Василий Сабинин - Право на приказ

— Грегор. Бедный малыш! Теперь ты совсем один! А в это время всякая сволочь, дважды за сутки невредимой вернувшаяся из русского тыла, наслаждается всеми радостями жизни, смотрит кино и пьет твое любимое пиво. От такой несправедливости сердце твое разрывается на части, Грегор. Можно сойти с ума, можно допиться до ручки. Паршивый обер-лейтенантик обошел тебя, надул, околпачил, словно ты служишь не в СС, а в благотворительной конторе, где выдают протезы вместо мозгов. И как он теперь обо мне думает? Скажи, мой несчастный мальчик, что он думает про охранные части СС? Враг умный, а в нашем славном ведомстве одни дураки вроде тебя, партайгеноссе Грегор. Но мы, оказывается, не дураки!

Протрезвевший после ухода Розе унтерштурмфюрер достал из кармана ключ от наручников, точно такой же, как унес с собой обер-лейтенант, победно покрутил им перед бутылкой, которой, дурачась, излагал свои мысли вслух, и открыл браслет на руке. Потом подошел к топчану, у которого висела верхняя куртка обер-лейтенанта. Это была обычная десантная куртка офицеров-парашютистов — белая — для зимы, с одной стороны, и пятнистая — для лета — с другой. Эсэсовец взял из кармана куртки разрозненные листки, посмотрел, пошарил еще для верности и, убедившись, что в карманах больше ничего нет, снова сел за стол.

Листки были плотно и густо исписаны почерком Розе.

— Ба! Мы ведем дневник. Мемуары может писать каждый, но читать их никто не обязан. Но ты, Грегор, на службе, и чтение — твой служебный долг. Пока не прочитаешь, будешь сидеть прикованным. Подследственный рассказывает сам, и не надо затруднять себя допросом.

Унтерштурмфюрер защелкнул браслет и углубился в изучение записок Розе, который действительно был не подозреваемым, а именно подследственным, и Грегору было поручено это дело, так как на запрос из Берлина ответили, что операция «Песок в машине» сорвана и требуется произвести расследование и попробовать найти следы предательства, если таковые имеются. Обычными методами, включавшими немедленный арест, допрос с обязательным последующим признанием, было решено не пользоваться. Более того, бригаденфюрер Коннель, лично дававший распоряжения по открытию дела о государственной измене, хотел, чтоб все выглядело обстоятельно и каждая стадия дела имела свое развитие, отраженное в бумагах, чтоб в Берлине, даже мельком взглянув на папку с делом, могли бы убедиться даже по этой мелочи, что комендант Коннель твердо, не поддаваясь панике, держит Познань под своей сильной рукой и поколебать его не удастся ни врагам изнутри, ни красным войскам снаружи. Было решено установить наблюдение, и унтерштурмфюрер Грегор дневал и ночевал вместе с Розе, был с ним и в боевом каземате, и на дежурствах в бункере. Чтобы это не насторожило Розе, Грегор время от времени «передавал» наблюдение кому-нибудь другому.

То, что сейчас читал эсэсман, нельзя было назвать дневником. Скорее это были отдельные наблюдения, пришедшие в голову обер-лейтенанту во время длительного сидения в казематах форта.

Племянник героя нации. Похвально. Доброволец. Крит. Лето сорок первого года. Офицерский чин. Ранение. После ранения служба в войсках тыла. Размеренная жизнь коменданта лагеря при штабе военных перевозок в русских степях. Мрачные страницы. Одиночество юного нибелунга среди быдла, выскочек, солдафонов и недочеловеков. Дядя. Почетное ископаемое. Целый кладезь мыслей гнусного пошиба. «Армия — элита Германии». Знакомая песня! А где же НСДАП, СА, СС? Ах, это дядя сказал. Пощупать бы этого дядю. Племянник ему благодарен. Нас он тоже будет благодарить за то, что мы своевременно вышибем дурь из его глупой головенки. Учил русский язык. Это настолько может быть отягощающим, что страшно подумать, но твердо говорить «нет» никак нельзя, дважды за сутки уходить от русских — это фантастика, если бы она не была фактом. Двое, что были с ним, арестованы, и показания их совпадают. Ну и что? Сговор. Сентиментальность! Ты погубишь нацию. Дядюшка, слава богу, почил. Перед смертью просил за племянника второго героя нации — Геринга, что ли? Ну ничего, перед СС все равны, и после июля не спасут лампасы любой ширины. Самонадеянный умник. Намеки. Примитивная шифровка записей — это и наш козырь. Для дела и протокола допроса их можно расшифровать, как надо следствию. Прекрасные записки. Прямо конспект будущего допроса.

Невдалеке, почти совсем рядом, послышалась возня. Унтерштурмфюрер поднял глаза и увидел идущую по кабельному коробу крысу.

— Вышла погулять, крошка? Рекомендую сходить в кино. Наш подопечный там.

Крыса чинно проследовала в сторону цитадели. Дежурный уважительно поглядел ей вслед и снова углубился в бумаги — крысы в подземных помещениях форта были такими же постоянными жителями, как и солдаты и офицеры гарнизона.

Взрыв прозвучал в этой размеренной тишине совершенно неожиданно, странно, и на глазах изумленного эсэсовца рухнул вниз раструб вентиляционной трубы, и из облака кирпичной пыли, паутины порскнули крысы, но самое удивительное, что дальше оттуда же стали спрыгивать в каземат люди в красноармейской форме.

Эсэсовец, поднявшийся за столом при их появлении, наконец вышел из столбняка и потянулся к пулемету, стоявшему на тумбе перед ним и приспособленному как для стрельбы в сторону подземного хода, так и по внутренним помещениям, — это было сделано для предупреждения дезертирства из форта. Грегор опоздал. Его опередил высокий русский старшина, выпустивший экономную — на два патрона — очередь, и она оказалась точной — обе пули попали в грудь, обтянутую всемогущим черным мундиром СС.

Последнее, что промелькнуло в угасающем сознании унтерштурмфюрера, была медицинская эмблема на русском старшинском погоне с Т-образной нашивкой из красного выцветшего галуна.

«Гадюка с рюмкой. Стреляющие доктора — это у меня в первый раз». И больше он уже ничего не думал, не видел и не слышал.

По нижней галерее мимо трупа прошли красноармейцы, и никого не интересовали разлетевшиеся листки дневника Розе, трижды дезертировавшего с поля боя, по ним небрежно топали рыжие от сушки у костров валенки, обтянутые в самодельные, клеенные из старых автокамер калоши, которые вся армия звала «штотыштоты». Только один остановился, ткнул носком валенка цепь.

— Старшина, гляди, он цепью прикован.

— Камикадзе.

— Чегой-то? Грузин, что ли?

— Смертник. По-японски так называется. Да ну его. Зови саперов, Кремнев, все хода надо насчет мин проглядеть, и кабели все рви к чертовой матери, ребята!

В этот день дивизия взяла сразу три форта: шестнадцатый, семнадцатый и восемнадцатый. Путь к цитадели с севера был открыт.