Василий Сабинин - Право на приказ

Взвод втянулся в деревню и остановился на центральной площади, откуда дорога раздваивалась. Надо было у кого-то спросить, а на улице не было видно ни души. Пришлось идти по домам. На всякий случай, пока остановка, танкист распорядился поставить самоходки на площади вокруг каменной часовенки. Получилась приличная, почти круговая оборона, и всяких неожиданностей можно было не бояться.

Бойцы парами зашли в ближайшие три дома. Через несколько минут доложили, что немцев, судя по всему, давно не было.

— Только народ уж больно затюканный. Что ни спрашиваем, а они одно заладили: «Не ведам, не разумем, ниц немае», — добавил один из ходивших узнавать, Пахомов.

— А у тебя что, Кремнев? — спросил Фомин.

— Да то ж самое. Женщина одинокая живет. Нажития у нее, как у церковной мыши, а гоношистая, говорить не желает.

— Пошли сами поговорим, — предложил лейтенант. — А то с ним, — он кивнул на Кремнева, — любой заикой станет. Я, когда он на самоходку лезет, ей-богу, побаиваюсь, как бы чего не своротил. Показывай, где ее хоромы. Да пищаль хоть не бери или не входи с ней. — Танкист говорил про симоновское противотанковое ружье, в насмешку называя его «пищалью».

Сибиряк не расставался с бронебойкой, и Фомин поначалу считал эту привязанность придурью сильного человека, но потом, когда своими глазами увидел, как в Лодзи из «пищали» Кремнев выбил двумя выстрелами пулемет на водокачке с такого расстояния, с какого из ППШ и в самую водокачку попасть было невозможно, понял, что к чему, и поверил в силу и острый охотничий глаз сибиряка. Тот проводил лейтенанта и старшину до двора, где сам до того безуспешно пытался вести переговоры, и в дом не вошел. Остался ждать на крыльце.

Внутри было чисто, аккуратно и бедно. Женщина безучастно сидела на единственном стуле у окна, сложив руки на коленях.

— Здравствуйте, — сказал танкист. — Мы русские. Красная Армия. Понимаете?

— Разумию, панове. То вы на брони приехали?

— Мы.

— У Красной Армии нет брони. И Красной Армии тутай нет. Что вам потребно, панове, берите, только не треба лгаць.

— Тетка! Ты звездочки видишь? — ткнул пальцем в шапку Фомина танкист. — И туда глянь! На броне! Аршинные! — показал он в окно на самоходки. — И ничего нам от тебя не надо, ты только скажи, где какая дорога? Вот эта куда? — он показал на западную, над которой, как и на окраине, стоял указатель с эсэсовскими знаками.

— Та. До пекла.

— Тетка, пани, я у тебя серьезно спрашиваю. Вы тут все богомольные, и молитесь себе на здоровье, только дорогу на Клодаву покажи. Та? Или эта? Какая, тетенька? — Танкист умоляюще наклонился к сидящей женщине, но она даже не повернула головы к окну.

Лейтенант выглянул в окно еще раз и стащил женщину со стула на пол.

— Немцы! — крикнул он Фомину. — Лежи, тетка!

За те мгновения, что им обоим потребовались проскочить сени хатенки, на улице все началось.

Две крытые брезентом машины с немецкими автоматчиками и два тяжелых мотоцикла «цундапп» с колясками въехали на площадь перед часовней и стали поворачивать под эсэсовский знак.

Сначала одна из самоходок влепила в головной грузовик осколочный, а второй от неожиданности круто вывернул и плавно лег на борт, и из кузова начали выбираться автоматчики. Братья Сергушовы с пулеметом высадили по лежащей машине и автоматчикам целый магазин, а второй номер на всякий случай добавил гранату в мотоциклиста, который прилаживался стрелять из МГ на колясочном шкворне.

Кремнев из бронебойки завалил мотоциклиста на втором «цундаппе», и дальше все благополучно кончилось. Взяли даже пленного, обершарфюрера, который чудом уцелел в кабине разнесенного снарядом грузовика, и привели к лейтенанту. Тот спросил у Фомина:

— Ты по-ихнему шпрехаешь? Допросить бы его.

— Нет, — ответил Фомин и не особо покривил против совести. В голове почему-то и оставалось жуткое Попкино: «Ди арбайт либт ди думмен», да еще школьная присказка: «Айне кляйне поросенок вдоль по штрассе пробегал». И все. Как обрезало, хотя в плену научился понимать кое-что из немецкой речи.

— Жалко, что поговорить нельзя. Одно только понятно из документов, что не фронтовой, а из охранной части. Самые подлюки у них эти тотенкоманды и зондеркоманды, тут и перевода не надо.

Эсэсовец угрюмо смотрел на лейтенанта, но тот, поняв, что допросить пленного не удастся, потерял к нему всякий интерес.

Надо было двигаться дальше, а не лясы точить с этим унтером, и лейтенант планировал сдать его своим, когда выйдут на шоссе, — до перекрестка по карте оставалось километров двадцать семь — тридцать.

Фомин за это время распорядился подобрать два трофейных пулемета — бой у них хороший и патронов много. Свои надо было беречь. Когда еще догонит их полевой пункт боепитания. Лейтенант позвал Фомина:

— Слышь, старшина. Пошли к тетке сходим. Я ее об пол здорово грохнул. Неудобно как-то.

Они опять пошли в ту же хату, где нельзя было не поразиться перемене, происшедшей с хозяйкой. Она предложила лейтенанту единственный стул, и лейтенант, истолковав это как испуг, замахал руками, а сам скосился на Фомина и показал, мол, видишь? На лице у польки начала округляться здоровенная «гуля».

— Слышь, тетка. Пани, я хотел сказать. — Танкист тронул женщину за рукав. — Вы меня за вот это самое извиняйте. — Он осторожно показал на ее растущий синяк. — Я сообразно обстановке действовал.

Женщина отмахнулась, поставила на стол тарелку с несколькими очищенными картофелинами, тонко и мелко порезала крохотный кусок шпига и, протерев две стопки, вытащила плоскую бутылку.

— Прошу, панове. Пшепрашем. То вы меня извините, кохани. То не боль, — она потрогала ссадину. — Сердца боль, панове. Проше, нех пане.

Теперь она не молчала. И лейтенант, и Фомин едва успевали разбирать, что она говорила. Все женщины мира не отличаются неторопливостью речи, но в основном все было понятно.

Хелена Земба, вдова польского офицера, капитана из армии генерала Кутшебы. Муж погиб на Бзуре, прикрывая со своим батальоном отход армии к Варшаве, а она с сыном осталась здесь. Их не выслали из Вартенланда — так при немцах стала называться область над Вартой, которая вошла в состав рейха и из которой высылали большинство поляков, но лучше б они выслали, потому что через полгода они забрали сына. Лагерь, в котором он теперь, всего в шестнадцати километрах отсюда, если ехать по той дороге, где висят эти проклятые значки.

Она сначала не поверила, что пришли русские. Три дня назад она только приехала из Лодзи, куда выпросила пропуск на рождество. Там ничего о русских не было слышно. Говорили, что еще в конце лета их остановили на Висле, а Гитлер скоро пустит в ход свое секретное оружие и они снова уйдут на свою Волгу.