Алексей Каплер - Долги наши

— Папа? — встревоженно спросила Люба.

— Наш папка, наш Королев погиб… Вот уже год, как пришла похоронная…

— Мамочка! — закричала Люба. — Мамочка!

И они бросились друг к другу в объятия, заплакали. И горе Надежды Матвеевны, так долго скрываемое, вырвалось громким криком.

— Умер, умер, нет Васи, нет нашего Королева, девочка моя, нету его больше…

Падал снег за окном и, как всегда, беззаботно пел зяблик.

Теперь окно было открыто. Сияло солнце, и тяжелая ветка цветущей сирени то и дело заглядывала в окно.

Маленькая письмоносица читала Любе новое письмо:

— «…Вот он уже виден, конец войны. Уже недолго ждать. Ты меня, наверно, не узнаешь — я стал сильным и, кажется, даже ловким. Наша армия нацелена прямо на Берлин. Мы считаем это большим счастьем. Конечно, все делают одно и то же дело, и нисколько не меньше заслуга тех, кто добивает врага где-нибудь в глухом уголке Прибалтики. Но — Берлин! Разбить фашистов, как пишут в газетах, в их логове — это потрясающе! Итак — на Берлин!»

В цеху Зеленцова по-прежнему работали женщины и подростки.

Старик Зеленцов сидел у верстака, низко наклонясь над тисочками.

Люба по-прежнему брала слева короткую медную трубочку, вставляла в нее другую, более тонкую, загибала ее конец и перекладывала деталь направо. И снова — трубочка потолще, в нее другая — потоньше, загнуть конец, положить направо. Пальцы давно привыкли к этой работе и очень быстро проделывали несложную операцию.

В застекленной кабинке начальника цеха раздался телефонный звонок. Зеленцов побежал к себе в кабинку.

— Але! Откуда? Проходная? Кому пропуск?.. Конечно, выписывайте. Чего? Вот же перестраховщики вы, друзья! Пожалуйста, можете писать на корешке, что под мою ответственность. Вот же люди… — вздыхал Яков Фомич, вешая трубку.

Возвратясь в цех, он хитро поглядывал в ту сторону, где работала Люба.

Когда хлопнула тяжелая дверь и кто-то вошел, все замолчали. Люба насторожилась, удивленная этой непривычной тишиной.

Она повернула голову в ту сторону, откуда звучали гулко отдающиеся в цеху шаги.

Алеша шел по проходу — офицер, капитан Козлов — возмужавший Алеша, но все такой же длинноногий и длиннорукий.

Он смотрел по сторонам, поворачивая голову на тонкой шее то влево, то вправо, и вдруг увидел Любу.

Он бросился вперед, но тут же споткнулся и упал.

Женщины, стоявшие рядом, кинулись поднимать его. Алеша встал, смущенный до крайности.

— Спасибо, — сказал, он, отряхивая коленки.

— Настало время женщинам мужчин поддерживать, — шутливо сказала одна из тех, кто помог ему подняться.

Алеша пошел дальше, высоко поднимая ноги, похожий на цаплю.

Встревоженно ожидала Люба, еще не поверив, еще не осознав…

Алеша подошел и молча обнял ее.

И вдруг Перепелкин — косой паренек, работавший рядом, — заорал «ура» и пошел крутить «колесо» на своей деревянной подставке. Он вертел «колесо» виртуозно, на одном месте, с бешеной скоростью. В воздухе так и мелькали, как спицы, его руки и ноги.

В доме Филимоновых на комоде стояла небольшая любительская фотография Василия Королева — такого, каким он был, когда уходил в ополчение: в кепке, в телогрейке, подпоясанный ремнем…

За накрытым столом сидели Надежда Матвеевна, Люба с Алексеем и трое ткачих — подруги Надежды Матвеевны.

Водка разлита по стаканам, открыта банка тушенки.

За раскрытым окном, все на той же круто спускающейся к Москве-реке улочке, гулял, радовался, шумно праздновал Победу народ. То баян слышался, то гитара, то все покрывал смех и радостные крики.

— Что же, женщины, — сказала старшая из ткачих, тетя Катя, — с Победой.

Чокнулись. Люба только поднесла стакан к губам и поставила его на место. Едва заметным движением Алексей отодвинул стакан от края стола.

— Эй, Филимоновы, — кричали с улицы, — чего дома засели! Гулять выходите!

Тетя Катя затянула было печальную вдовью песню, но оборвала ее и обратилась к Надежде:

— Послушайте, дорогие мои — ты, Надежда, хоть и стала большим человеком, но, поскольку не зазналась, мы тебя по-прежнему подружкой считаем — ты это знаешь. Так вот, слушай, ты и Люба — обе слушайте, что я скажу. Ваше горе великое — это все понимают. И Василия мы забыть не можем и Любочку все жалеем — вы это знаете, но вспомните, дорогие, от скольких русских семей даже тепла не осталось. Все-таки и вы живы и вот Алеша вернулся. Правда же… горе — ведь его какой меркой мерять… все-таки ты, Любочка, счастливая…

Люба сидела, прикусив губу, с трудом сдерживая слезы.

— Давайте мы выпьем за то, — говорила тетя Катя, — что наши трехгорские бабы все на свете способны перенести…

Она выпила водку.

Люба вскочила с места, и ее стул со стуком упал. Протянув вперед руки, она бросилась из комнаты.

Алеша выбежал вслед за ней на крыльцо. Обнял.

Люба, плача, уткнулась в его плечо.

— Оставь меня, оставь. Уходи от нас… — говорила она сквозь слезы.

— Я люблю тебя.

— Уходи, ушастик. Это счастье, что ты вернулся, но уходи!

— Куда? Куда я от тебя уйду? Я люблю тебя.

— Я, конечно, эгоистка, но не настолько, чтобы ради себя погубить твою жизнь.

— Ответишь мне правду? — спросил Алеша.

— О чем?

— О том, о чем я сейчас тебя спрошу.

— Конечно, отвечу.

— Правду?

— Правду.

— Поклянись.

— Клянусь, отвечу правду.

— Ты бросила бы меня, если б со мной такая беда?

Люба молчала.

— Ну, отвечай. Только честно.

Люба протянула руки, и Алексей обнял ее. Они молчали.

Затем, после паузы, Алеша сказал:

— Ну, вот и договорились. Куда же тебе от меня и куда мне от тебя.

— А знаешь, почему ты вернулся живым? — уже улыбаясь, спросила Люба. — Потому что я кошку обогнала.

— Какую кошку?

— Черную… Что это?

Люба почувствовала, что Алеша положил ей в раскрытую ладонь серьгу.

— Ты сберег ее… подумать только… моя тоже целая. Можно теперь покрасоваться…

Горько усмехаясь, она приложила серьгу к уху.

Раздался гром военного оркестра, Вверх по переулку бежали люди.

Их радостные крики смешивались со звоном труб.

Там, по верхней улице шли воины и их забрасывали цветами. Нарушая строй, обнимали солдат и, вдруг вытащив одного солдата из рядов, подбрасывали, вверх, «качали».

И Люба, Алексей, Надежда Матвеевна и их гости были здесь, среди ликующего народа. На лицо Алексея по временам набегало облачко, когда он смотрел на улыбающуюся, повеселевшую Любу.

Гремели трубы самого большого в мире оркестра — сводного оркестра на Красной площади.

Люба и Алеша, мокрые, поливаемые дождем, стояли на гранитных трибунах среди таких же мокрых и таких же счастливых людей.

На площади шел парад Победы. Проходили сводные полки всех фронтов, артиллерия, танки, пронеслась кавалерия. Развевались орденские ленты на древках знамен.