Алексей Каплер - Долги наши

С о ф ь я (смотрит в окно). Все, все, уходите скорее, скорей…

Г е н е р а л. А ты?

С о ф ь я. Я за вами… Скорей, скорей…

Перекрестив Софью, уходит отец Серафим, за ним ажан.

С о ф ь я. Папа, иди! Иди скорее…

Г е н е р а л. Только с тобой!

В передней шум, голоса:

— Где стреляли?

С о ф ь я. Умоляю, уходи! Я должна остановить, задержать…

Г е н е р а л. Сейчас же убирайся отсюда!

С о ф ь я. Папа, папа, пожалуйста!.. Поздно!

Распахивается дверь. Софья стреляет навстречу входящим гестаповцам. Они отступают. Из-за двери раздаются ответные выстрелы.

Софья стреляет, стреляет, стреляет… Осечка. Больше нет патронов.

Гестаповцы врываются в комнату.

Генерал заслоняет собою Софью. Выстрелы. Он падает, убитый. По комнатам гуляет ветер. Носятся снежинки…

Суд. Софья стоя выслушивает приговор.

Судья читает его ровным, бесстрастным голосом, как обычную канцелярскую бумажку:

— …и руководствуясь положениями статьи 135-й судебного уложения, приговаривается к смертной казни. Введет а следующего.

Софья выходит из зала суда, а навстречу ей уже идет под конвоем следующий подсудимый — старый, сгорбленный человек. Он, вероятно, носит очки, а сейчас их у него нет, и оттого он передвигается с опаской, инстинктивно выставляя вперед руки.

Г о л о с С о ф ь и. Вот и все. Вот и все…

Во дворе ожидает арестантская машина.

Софья входит. Захлопывается дверь. Машина выезжает за ворота.

Софья пододвигается к зарешеченному оконцу и вдруг замечает, как от стены отделяется маленькое существо: Зайчик бросается вслед за машиной. Он мчится изо всех сил по улицам, то отставая, то вновь догоняя машину. Софья смотрит на него сквозь решетку.

Оживленные предвечерние улицы и площади Парижа сменяются за решеткой, и все бежит и бежит, бежит и бежит за машиной, как символ верности, маленькая собачонка.

Город лежит в руинах. Беспощадная бомбежка. Тучи машин с красными звездами на фюзеляжах сбрасывают бомбы. Только пролетели советские самолеты, навстречу летят эскадрильи союзников. Рвутся бомбы, взлетают на воздух здания.

Но вот наступает тишина.

Открывается дверь камеры в Берлинской тюрьме.

— Скорее, скорее, скорее…

Софья выходит из своей одиночки.

Ее поспешно ведут по коридору, вниз по лестнице, и всюду на пути следования раздаются крики из тюремных камер:

— Прощай, товарищ!

— Звери! Звери! Негодяи!

— Прощайте!

— Держись, друг, держись!

В двери камер стучат кулаками, ногами…

Внизу, у дверей, ведущих во двор, ожидает небольшая группа. Начальник тюрьмы, палач, прокурор и двое солдат.

Прокурор поднимает голову и встречается со взглядом Софьи.

— Опять вы?.. — усмехнувшись, говорит она. — Какая верность…

Открывается дверь, процессия выходит во двор и направляется в глубину его — туда, где стоит приземистое мрачное здание…

Нахмурившись, идет прокурор за Софьей. Блестят наручники на запястьях ее заложенных за спину рук.

Высокий, рыжий солдат идет ухмыляясь, гримасничая. Начинает свистеть…

Н а ч а л ь н и к т ю р ь м ы. Это что… что это значит?

В т о р о й с о л д а т. Он, ваша честь, уже несколько дней чудит.

Н а ч а л ь н и к т ю р ь м ы. За каким же чертом его назначили в наряд?

Группа подошла к раскрытым дверям здания. В глубине его возвышается гильотина. Блестит поднятый нож..

Вдруг оглушительный вой самолетов и запоздавший сигнал — сирена.

Отрываются, летят вниз бомбы от краснозвездных машин.

Начальник тюрьмы бросается ко входу в бункер:

— Сюда, сюда…

А бомбовые удары уже сотрясают воздух.

В бомбоубежище сбегает, почти скатывается начальник тюрьмы, за ним палач, прокурор.

— Сюда ее ведите!

Свист бомб. Взрывы.

По лестнице спускаются двое солдат и Софья.

П а л а ч. Раньше прилетали только в хорошую погоду.

Н а ч а л ь н и к т ю р ь м ы. Располагайтесь. Это может затянуться. (Софье.) И вы садитесь. (Прокурору.) В углу тюфяк, не усидишь на бетоне, когда бомбят по пять часов…

П а л а ч. Защитники цивилизации…

Р ы ж и й с о л д а т. Вот когда самое время воскреснуть…

Слышны разрывы. Рыжий солдат начинает тихо смеяться.

Близкие разрывы.

Начальник тюрьмы, палач и солдаты отбегают в глубину подвала.

Прокурор подходит к осужденной.

— Мне очень жаль, что вам приходится испытать еще это… Ожидание страшней всего.

— Ожидание… — усмехнувшись, отвечает Софья. — Я жду казни год. Каждую ночь.

Прокурор достает портсигар.

— Разрешите?.. Могу я вам предложить?

Он открывает ее наручники, Софья растирает запястья, берет сигарету.

— Фрейлейн Софья, — говорит прокурор. — Я рад, что у меня есть случай сказать вам, что я вас очень уважаю и мне прискорбно… Я не знал, что могут быть такие женщины. Если б я не боялся красивых слов, сказал бы, что снимаю шляпу и склоняю голову перед вами.

Пауза. Оба курят.

— Вы помните эту «Буат де нюи» и наше знакомство?.. Впрочем, почему бы вам запомнить какого-то студента из скучного Берлина?

— Да… — говорит Софья, — какая чудная драка была…

Вой бомб. Разрывы.

С о ф ь я. Забавно. Все молят бога, чтобы скорей кончился этот налет, и только для меня он как веселый весенний дождик.

Разрывы.

— Наверно, Берлин очень разрушен?..

— Сплошные руины. Трупы не успевают убирать. Семья брата погибла. Прямое попадание.

— Мгновенная смерть… Повезло… Ну, а фюрер? Бежал?

— Фрейлейн…

— Никогда бы не поверила, что счастьем может быть разрушение и смерть. А я ведь по-настоящему счастлива, что дожила и слышу, как разрушают ваш разбойничий мир.

— Знаете, на вашем суде я чувствовал себя персонажем Достоевского. Требую казни и думаю: вот женщина, которой должно гордиться человечество…

— Имейте в виду, прокурор, у меня очень развито чувство юмора.

— Мои слова сейчас нелепы, кощунственны… Не в моей власти спасти вас, но… могу ли я сделать хоть что-нибудь для вас?.. Какое-нибудь желание?

— У вас нет гребенки?

— Гребенки? Ах, гребенки… Пожалуйста. И это все?

— Что же еще… Дайте мне побыть одной, пока… в общем, пока возможно…

— Конечно…

Он оставляет Софье пачку сигарет и зажигалку.

— О, тут несколько штук, — говорит она, — еще останется.

Прокурор отходит в глубину, к столу коменданта.

Софья щелкает зажигалкой.

Закуривает.

Г о л о с С о ф ь и (шепот). Прощай, мой любимый, так мало мы были вместе. Жаль, ты не видишь, как я хорошо держусь. Как странно — я была такой трусихой, а теперь мне совсем не страшно. Я знаю, за что умираю. И только жалко, что наша родина никогда не узнает, что я любила ее и защищала, как могла… Что делать… Любимый мой, думай обо мне, как о живой… Я хотела бы помолиться о тебе, но не могу… Прощай, любимый…