Алексей Каплер - Долги наши

Начальник тюрьмы прислушивается:

— Кажется, стихло…

Вдруг рыжий солдат во весь голос вопит:

— Ко мне! Спасите! На помощь!

Начальник тюрьмы бросается к нему и кричит второму солдату:

— Держи его! Скорей! Ну, тихо, тихо. Все в порядке.

Прокурор подходит к Софье:

— Последнее хочу сказать вам… Я сдаюсь. Все зачеркиваю. Всю жизнь. Каждый день.

— Страшно, должно быть…

— Да. Страшно…

Начальник тюрьмы отпускает рыжего солдата.

— Пусть полежит, пусть остается здесь.

— Можно идти, — выглянув из бункера, говорит палач.

Софья протягивает прокурору сигареты и зажигалку:

— Тут еще две остались.

Начальник тюрьмы защелкивает на ее руках наручники.

— Следуйте за мной.

Вся процессия поднимается по лестнице из бункера.

Рыжий солдат, смеясь, подходит к тому месту, где сидела Софья.

В здании, где гильотина.

Софья сидит на низкой табуретке, наклонив голову.

Палач выстригает ей ножницами волосы на затылке.

— Все в порядке, — говорит он и подводит ее к гильотине.

Мы видим вершину гильотины. Сверкающий косой нож между двух направляющих балок.

Возникает вой летящих самолетов и свист летящих бомб.

— Кончайте скорее!.. — истерически кричит начальник тюрьмы.

Палач протягивает руку…

Снова вершина гильотины.

Нож срывается, стремительно падает, издавая свистящий металлический звук.

И вдруг: могучие волны оркестра, и мы видим сияющий пейзаж России.

Синее небо, зелень луга, белизна берез…

А вслед за тем, плавно сменяясь, проходят перед нами удивительной красоты виды России.

И современная Россия. Сегодняшняя Москва. И Ленинград. И очаровательный маленький городок на Волге…

Мирная жизнь. Всюду мирная жизнь.

Мы видим сверкающий, солнечный Париж наших дней.

Будто и не было войны.

Люди живут, смеются, спешат куда-то…

Затем так же неожиданно, как возник, смолкает оркестр.

И на экране снова бомбоубежище.

По лестнице сбегают, почти скатываются палач, начальник тюрьмы и второй солдат.

Свист бомб, взрывы, взрывы, они сливаются в сплошной гул.

— Слава богу, успели до налета, — говорит палач.

— Люди… — рыжий солдат громко смеется. Он замечает оставленный Софьей окурок. Наклоняется, поднимает.

— Дымится еще… — он затягивается, пускает дым.

— Господин прокурор! — кричит начальник тюрьмы. — Спускайтесь скорее! Что с вами?!

Взрывы.

Прокурор спускается, подходит к тому месту, где была Софья.

— Фу… — начальник тюрьмы вытирает вспотевший лоб, — еле успели. У них теперь прямо никаких промежутков, черт знает что.

На мгновение наступает тишина, и в тишине слышен сухой звук выстрела.

Прокурор падает, откинув пистолет.

Начальник тюрьмы бросается к нему:

— Господин прокурор! Конец света! Конец света!

Оглушительный грохот разрывов.

Мы видим, как рушится, рушится Берлин. Слышны крики ужаса, топот бегущих ног.

Взрывы, взрывы.

Курит, смеется рыжий солдат.

Во французском движении Сопротивления участвовали русские, бежавшие из фашистских концлагерей, — такие, как Василий Порик.

Подвиг этих людей представляется мне как бы естественным — их воспитала Советская страна, они воины, давали воинскую присягу…

Но эмигранты, белоэмигранты…

На площади Трокадеро в Париже, во дворце Шайо помещается антропологический музей — Музей человека.

А в вестибюле музея — на большой мраморной доске высечены золотыми буквами имена героев — участников группы Сопротивления. В самом центре захваченное фашистами Парижа, буквально на глазах у всего города, вели они подрывную работу.

Участники группы выпускали подпольный листок, который дал название всему движению против фашизма не только во Франции, но и во всей Европе. Листок был имя назван «Résistance» — Сопротивление. Душой, сердцем этой группы был русский человек, молодой ученый — Борис Вильде. А одним из членов группы — Анатолий Левицкий.

Оба выросли в эмигрантских семьях.

Оба расстреляны на холме Мон-Валериан.

Прошло двадцать лет. Именно двадцать лет тому назад окончилась война. Давно уже на месте разрушенных домов отстроены новые или разбиты скверы. Давным-давно возвратились оставшиеся в живых солдаты. Воссоединились старые семьи, сложились новые. Выросла молодежь. Город, где пролились реки крови, где столько было горя, город, перенесший тяжелейшие годы оккупации, жил новой жизнью. Затянулись рубцы. Люди старались забыть прошлое и действительно забыли его. Только земля хранила следы войны — в лесах вокруг города человек, умеющий читать прошлое, мог заметить засыпанные, поросшие травой траншеи и блиндажи, ходы сообщений и стрелковые ячейки. Для молодежи это были просто овражки и холмики, такие же, как другие.

В первые послевоенные годы то и дело находили в городе, в поле, в лесу мины и неразорвавшиеся снаряды. Солдат, медленно идущий с миноискателем, долго был здесь привычной фигурой.

Прошлое, прошлое, прошлое…

На окраине города стояли рядом два домика. Вокруг каждого — сад. Между участками невысокий забор. Все, что происходило в одном доме, было слышно в другом. Падалица с дерева одного участка часто оказывалась по ту сторону забора, на соседнем участке. Цветы прорастали сквозь забор.

Но никогда не общались между собой семьи, жившие по-соседству. Не здоровались друг с другом, не замечали друг друга.

Были на то важные причины.

В одном доме жила семья Коломойцевых, в другом — семья Кузьминых.

Софья Михайловна Коломойцева учительствовала. Сын ее, Павел, был художником, студентом школы живописи. Муж, Александр Федорович, до войны директорствовал в средней школе…

В соседнем домике жила другая вдова — Вера Николаевна Кузьмина с дочерью Ниной. Дочь училась на третьем курсе мединститута.

И еще была у Кузьминых тетка — родная сестра покойного хозяина Михаила Михайловича Кузьмина.

Так жили эти две семьи. Детям было внушено, что рядом — враги, девочка с рыженькими косицами и худой мальчик в очках никогда не смотрели друг на друга. Школа вблизи этих мест была только одна, и оба они учились именно в ней.

Павел старался не замечать соседскую девчонку, хотя это было довольно трудно. Они каждый день одновременно выходили из своих калиток, шли теми же улицами в школу и в одно и то же время являлись домой.

Павел был серьезным, молчаливым мальчиком, а Нина — вертлявой девчонкой, крикуньей и хохотуньей. В первых классах она часто всю дорогу от дома до школы прыгала через скакалку. К ней по пути присоединялись обычно такие же шумные мальчишки, и эта ватага с гиканьем и визгом неслась к школе. «Кузьмина» была самой часто употребляемой в школе фамилией. Учителя произносили ее с привычной укоризной или возмущением.