Игорь Гарин - Непризнанные гении

Надо понять главное: целановским словам точные значения не подходят, «немота», «инакость», «запредельное», «бесконечность» — неотъемлемые части поэзии Целана, которые и определяют смысл поэзии и искусства!

Своими стихами Целан содействовал тому, что мы можем жить в этом мире, не закрывая глаза на происходящее, что мы наконец входим в предстоящие десятилетия более трезвыми и зоркими. Помня, какой непомерной задаче подчинил себя Целан в поэзии, нужно отдавать себе отчет, сколько весят слова, которыми он заканчивает стихотворение «Give the word»:

Тому, кто хочет вести разговор о «лирике» Целана, придется принять его отчужденность и даль. Только тогда он сумеет спросить, что же это за «свет», который поэт любил, сияние которого пытался удержать в стихах, ради которого он растратил жизнь и который только и делает возможной сегодня встречу с Целаном.

И еще:

Абсолютное стихотворение не говорит о смысле бытия, не перепевает гёльдерлиновского «dichterisch wohnet der Mensch auf dieser Erde», «поэтически жив человек в этом мире». Оно говорит о непригодности любых мерок и устремляется навстречу утопии, «небывалым путем Небывалого» («Полуденная линия»). Оно и больше и меньше бытия.

Ярким примером дешифровки Целана является ассоциативный анализ Х.-Г. Гадамером стихотворения «Wirk nicht voraus», оканчивающего последнюю книгу стихов, подготовленную самим поэтом:

13 строкам и 25 словам этого стихотворения посвящено 10 страниц убористого текста…

В качестве еще одного свидетельства невероятной сложности перевода поэзии П. Целана приведу два варианта начала стихотворения «…Шепот колодца», в которых переводчики, помимо прочего, решали задачу правильно передать целановскую вивисекцию слова:

Пауль Целан, без сомнения, принадлежит к числу величайших немецкоязычных поэтов ХХ века, но, по мнению исследователей его творчества, это особый, «внутренний» язык Целана, отличающийся, во-первых, амбивалентным отношением поэта к немцам, его парадоксальной любовью-ненавистью к ним, и, во-вторых, модернизмом его поэзии, использованием того, что я называю джойсизмами. Возможно, целановское слово-творение преследовало бессознательную цель оторваться от обыденной, суконной немецкой речи нацистского периода. Так или иначе, но в лице Пауля Целана мы имеем уникальный случай «перевода на немецкий с несуществующего языка, как бы собственного внутреннего языка Целана».

Я обращаю внимание читателей на огромную роль бессознательного в поэзии Пауля Целана: здесь речь идет об уникальной возможности поэтической передачи глубинных эмоций посредством неявных структур подсознательной субстанции языка, так называемых «универсальных единиц» «праязыка» Ноама Хомского, тесно связанных с физиологией речи. «Джойсизмы» и новообразования Целана, всё его метафорическое словотворчество, грамматические и синтаксические приемы являются способами передачи глубинных чувств и ритмических эффектов, «дыхания» как самого автора, так и его стихов.

Можно говорить о феноменальности этой метафоричности — неповторимой и ни с чем не сравнимой, тем более, что в поэзии Целана речь идет не о «смыслах», а об «эйдосах», «энтелехиях», то есть глубоко спрятанных в сознании структурах, передающихся от одного бессознательного к другому: «Яркий эффект мастерства Целана заключается в том, что читатель ощущает вместе с автором эмоциональную энергию стихотворения, эмоциональный поток, в зависимости от того, насколько абстрактны образы, используемые в стихотворении».

Важно подчеркнуть то обстоятельство, что «сильную» поэзию от «слабой» неизменно отличает высокий уровень информации, достигаемый глубокими и неожиданными поворотами поэтического потока, то есть качеств, присущих именно поэзии Пауля Целана.

П. Целан не просто разрушил классическую гармонию стихосложения, но своим страстным верлибром попытался передать состояние разорванности и травмированности жизни, вызванное ужасами ХХ века. Поэт не в состоянии их предотвратить, он только наблюдатель, свидетель постоянной опасности физического уничтожения, «обломков крушений». Фантасмагорические кошмары Франца Кафки у Целана становятся повседневной реальностью. При всем том он не писал о лагерях смерти или ужасах войны: не дело поэзии заниматься документальными описаниями, ее задача — глубина бытия, сокровенные законы мироустройства, то сакральное сияние, которое ничем не угасить.

Лексика и синтаксис целановских стихов во многом напоминают языковые эксперименты таких великих модернистов, как Д. Джойс, Т. С. Элиот и Э. Паунд. Филипп Лаку-Лабарт писал о его творчестве, как о «точке, в которой поэзия… отреклась от молитвы», но не потому, что «Бога нет», а потому, что «Бога больше нет».

В последнее время Пауля Целана часто и много переводят на русский: достаточно сказать, что «Фуга смерти» представлена в Интернете целой дюжиной версий, а «Псалом» — добрым десятком.

Хотя на русский Пауля Целана переводила большая плеяда высококлассных переводчиков (Сергей Аверинцев, Ольга Седакова, Анна Глазова, Елизавета Мнацаканова, Евгений Витковский, Алексей Парин, Виктор Топоров, Владимир Леванский, Валерий Булгаков, Марк Гринберг, Марк Белорусец, Михаил Гронас, Лилит Жданко-Френкель, Татьяна Баскакова…), переводы его стихов, на которых оттачивалось мастерство наших поэтов, многие годы попадали «в стол», да и сегодня у нас не только нет «полного Целана», но его поэзия вообще пришла к нам с большим опозданием. Достаточно сказать, что вышедшую в 1998 году в Киеве маленькую книжку Целана в переводах Марка Белорусца пять лет мытарили по разным издательствам, и в конце концов опубликовали тиражом… в 300 экземпляров и на средства, собранные самим переводчиком.

Естественно, я уже писал об этом, Целана крайне трудно переводить: «Поэтический язык Целана настолько нюансирован и до такой степени держится на тончайших оттенках значений, что для наслаждения этими разборами необходимо совершенное знание и понимание немецкого. Конгениальный читатель нужен не только самому поэту, но и его исследователям». Потому-то многие русские переводы неудачны, излишне сложны и, главное, неадекватны оригиналам — потому его лучше читать все же на немецком.