Ричард Холл - Всё летит к чертям. Автобиография. Part 2 [litres]

Пол обещал заехать за мной в восемь вечера, поэтому в семь я поставил кассету Ultravox и начал собираться. Недавно я полюбил эту группу и «новую романтику», хоть мои друзья-панки и смеялись надо мной: «Тянешься к гейскому синт-попу!» Я по-прежнему с удовольствием слушал Black Flag и Circle Jerks, но Ultravox, OMD и другие «новые романтики» писали прекрасную музыку. Они носили старые костюмы и пели о красотах Европы и разбитых сердцах.

Почти все мои любимые синт-групы были европейскими. И я начал с помощью штатива и таймера делать свои фотопортреты возле старых церквей и на кладбищах. Я снимался на фоне каменных крестов и замшелых ангелов и всячески старался, чтобы фото выглядели так, будто сделаны в Германии или Шотландии.

Я никогда не выезжал из США и сомневался, что когда-нибудь смогу себе позволить поездку в Европу. Но знал, что, если однажды попаду в Англию или в Нидерланды, буду чувствовать себя как дома. Ведь я столько времени слушал европейскую музыку и мечтал о серых небесах над древними соборами.

Вечеринка проходила в поместье 1920-х годов, что раскинулось на границе с Новым Канааном. В усадьбе за центральной постройкой – большим и красивым каменным домом – располагались теннисный корт, бассейн и гостевой коттедж. У парадного входа в дом была установлена кирпичная арка – порт-кошер.

В начале учебы в выпускном классе у меня появился новый друг, Люк, отец которого работал в «Shell» и только что перевелся в Нью-Йорк из Хьюстона. У нового дома Люка тоже стоял порт-кошер, и я, когда приехал к нему впервые, спросил:

– Можно оставить велосипед под порт-кошером?

– Под чем? – переспросил Люк с сильным техасским акцентом.

– Под порт-кошером, – указал я на арку перед домом.

– Откуда ты вообще знаешь, как эта штука называется? – Люк был удивлен, что каменный навес у входной двери имеет французское название.

Я рос на продуктовых талонах и социальном пособии, но по-прежнему был белым англосаксонским протестантом из Коннектикута. Выражения вроде «порт-кошер», «выездка» и «паддл-теннис» были генетически прописаны в моем лексиконе.

Вечеринка проходила на открытом воздухе; мы с Полом миновали порт-кошер и обогнули дом. Вокруг бассейна гуляли, сидели и лежали на шезлонгах несколько десятков старшеклассников. Мы наполнили пластиковые стаканы пивом и встали в отдалении, разглядывая присутствующих.

Большую часть ребят я знал с детского сада или первого класса. Все последние двенадцать лет они избегали меня или смеялись надо мной. Сначала из-за того, что я был беден, а потом – из-за того, что полюбил панк-рок. Их было видно насквозь. Большинство из них, думал я, поступят в университеты Лиги плюща, окончат их, вернутся в Дариен, женятся на своих школьных возлюбленных и почтительно займут в офисах Нью-Йорка места своих родителей.

Пол ушел искать уборную. Я остался в одиночестве, попивая пиво, и ко мне неожиданно подошел Кайл Лэпем. Светловолосый атлет шести футов роста, он был звездой лакросса и осенью собирался уехать в Дьюк. Мы вместе учились в подготовительном классе, но с тех пор не общались.

– Моби, – мягко обратился он ко мне, – наверное, я тебе не особо нравлюсь. Но я хотел сказать, что знаю, каково тебе приходилось в Дариене, и что действительно тебя уважаю.

Его слова застали меня врасплох.

Я рос на продуктовых талонах и социальном пособии, но по-прежнему был белым англосаксонским протестантом из Коннектикута.

– Спасибо, Кайл, – растерянно пробормотал я. – Не думал, что ты помнишь обо мне.

Он внимательно и оценивающе глядел на меня.

– Знаешь, Моби, ты и твои друзья напугали нас всех.

– Напугали?

– Ни у кого из нас не хватило бы смелости делать то, что делаете вы. Я просто хотел сказать, что уважаю тебя.

Кайл смеялся надо мной? Неужели сейчас он вернется к своей банде высоких парней и красивых девушек и скажет: «Ха, купился! Ну и болван!»? Я тоже оценивающе посмотрел на него. Он говорил серьезно. И как минимум на мгновение поколебал мое стойкое презрение к себе.

– Спасибо, Кайл! – ответил я искренне. – Это для меня много значит.

Мы пожали друг другу руки, и он ушел.

В домике у бассейна играла микшерная лента, на которой за группой Steely Dan следовали Kinks и Grateful Dead. Мы с Полом подошли к стереосистеме узнать, нет ли в куче альбомов, лежащих рядом с ней, пластинок Police или English Beat. Это были группы, исполнявшие новую музыку, которая была по вкусу всем – не только нам, но даже врагам панк-рока.

Пока мы рылись в пластинках, в домик вошла Лорен, которую я знал по школьным факультативным урокам писательского мастерства. Она много читала, блистала эрудицией, походила на Одри Хепберн [185] Олдри Хепберн – британская актриса и фотомодель, танцовщица. и всегда была очень доброжелательной.

– Привет, Моби! Что вы делаете?

– Пытаемся сменить музыку.

Мы вышли из домика поговорить, а Пол поставил на проигрыватель пластинку Special Beat Service. Лорен рассказала, что скоро уезжает в Европу и осенью поступит в Йель. Мои планы были, конечно, другими. Я никуда не собирался уезжать из дома до конца лета. А в сентябре планировал поступить в Коннектикутский университет.

– Можно, я кое-что скажу? – спросила Лорен, смущаясь.

– Конечно.

Она нервно засмеялась.

– Глупо себя чувствую сейчас, но я всегда считала тебя милым!

Она покраснела и опустила глаза.

Я смутился. В основе моего отношения к себе лежало убеждение, что я – бедный, невзрачный, неказистый, неинтересный – недостоин ничьих симпатий. Но в этот день что-то пошло не так. Сначала Кайл, почитаемый всеми крутыми парнями король лакросса, сказал, что уважает меня. А теперь красивая умная Лорен говорит, что считает меня милым?

– Правда?.. – жутко стесняясь, промямлил я. – Почему же ты ничего не говорила мне раньше?

– Не знаю, – серьезно ответила она. – Боялась? Наверное. И я слышала, у тебя есть девушка.

– Нет, мы расстались.

– Правда? – спросила Лорен, лучисто улыбаясь.

– Правда, – ответил я, улыбаясь ей точно так же. – Хочешь еще пива?

Она засмеялась: у нас обоих в руках было по полному стакану «Золота Рейна».

Мы вернулись в гостевой домик и сели на коричневый вельветовый диван. Кто-то поставил Нила Янга. Мне не нравилась большая часть классического рока, звучавшего на радио, но Нила я любил. Приходилось скрывать это от друзей, потому что у него были длинные волосы, и он походил на хиппи, которых панк-рокерам полагалось ненавидеть.

Лорен спросила, что я собираюсь изучать в университете.

– Философию, наверное.

– Почему философию?

До этого никто не задавал мне этот вопрос. Но я знал на него ответ.

– Звучит глупо, но я хочу знать, что на самом деле происходит во Вселенной. Кто мы такие и почему мы делаем то, что делаем.