Берт Кейзер - Танцы со смертью [умирать в доме милосердия] [litres]

– Хорошо. На следующей неделе займемся Ницше и головной болью.

Умерла мефроу де Ваал. В последние дни жизни впечатляющее обаяние этой представительницы старинного патрицианского рода отступило под воздействием моих лекарств, из-за чего она, какая-то скомканная, словно витала в подушках. Но после смерти и того, как Мике умело и нежно обмыла и одела умершую, она и мертвая снова предстала в своем прежнем величавом достоинстве.

Я был у нее за два дня до смерти, и, к моему изумлению, ей удалось освободиться от своего разбитого тела, которое терзало ее тысячью болей, и она ясным взглядом посмотрела на меня и спросила: «Ты мне поможешь?» Я десяток раз сказал «ДА», и кивком головы показал «ДА», и вложил «ДА» в пожатие ее руки, и, наконец, поскольку она совершенно оглохла, написал: «ДА».

В пятницу ее хоронят, по ее просьбе без церковного ритуала. «Это из-за моего брата». Ее брат-близнец Ханс умер в возрасте 54 лет в глубокой деменции, она с трудом переживала его духовный упадок.

Во время войны его схватили немцы и должны были отправить в Германию. Она долго расспрашивала, звонила по телефону, надоедала, пока не узнала, что он находится на Эутерпестраат, и немедленно отправилась туда, чтобы передать ему пару одеял и еду. Но к нему ее не пустили. И тогда она заявила приблизительно в таком роде: «Я отсюда не уйду, пока не увижу его, чтобы с ним попрощаться». Немецкому офицеру в конце концов это до того надоело, что он вытащил пистолет. Но он не знал Анс де Ваал: дрожа от страха, она гордо расстегнула блузку и обнажила грудь со словами:

– Sie sind ein furchtbarer Held, um eine wehrlose Frau zu drohen, warum schießen Sie nicht? [Вы страшный герой, чтобы угрожать безоружной женщине, почему же вы не стреляете?].

Офицер растерялся, потому что другие немцы в караульном помещении, забавлявшиеся ее дерзкой отвагой, хихикали за его спиной. Ее золовке, которая рассказывала мне эту историю, удалось вытащить Анс оттуда. Но Ханса повидать им так и не дали.

Пережив множество ужасов, после войны Ханс стал жертвой деменции, которая за пять лет свела его в могилу. Ничего не осталось от любимого брата, супруга, отца, энтузиаста, учителя истории. «Как мог Бог это сделать?» Она не раз задавала мне этот вопрос. Я не умел ответить ничего другого, кроме того, что Бог этого не делал, не добавляя, однако, при этом, что Он никогда ничего не делает, не делал и не сделал бы по той простой причине, что Он… не добавляя того, что было бы не чем иным, как пустой болтовней перед лицом ее ужасных мучений.

Хендрик Терборх, наш священник, тоже этого не знал. На мой вопрос, не мог бы он что-нибудь сказать о ее брате, он смущенно ответил: «Я так часто пытался, но что тут можно сказать? Я не могу заставить ее отказаться от мысли, что Бог приложил к этому руку».

Я спросил его, к чему же тогда Бог прикладывает руку? Дилемма ведь кажется такой простой: либо Он заботится о нас, но почему-то довольно-таки бестолковым образом, либо Он вовсе о нас не заботится. Мефроу де Ваал решает в пользу последнего, но это ее и печалит.

– Не могу вам сказать, насколько близко к сердцу я принимаю всё это, – говорит Терборх. – Нет, я не ловец душ, я просто думаю: если мое послание даже здесь ничего не значит, то тогда где же? Ведь я очень высоко ценю эту женщину.

– У тебя самая тяжелая задача здесь, в этом доме, – успокаиваю я его. – Мне просто нужно объяснить, как люди страдают: сердце превратилось в изношенный насос, который протекает. И если вся эта жидкость скапливается в легких, вы чувствуете, как она вас душит. Вот и всё. А ты должен разъяснить почему . Хм… знаешь ли ты вообще, почему люди страдают?

– Нет, конечно, не знаю, – звучит смиренный ответ. – Хотя существуют формулировки, говорящие о «безоружном всемогуществе Бога перед лицом Зла», но я могу только сказать, что обладаю твердой верой, доверием к тому, что так или иначе мы находимся под защитою нашего Господа. И это доверие черпаю я из Библии.

Я замечаю, что так и не знаю, что здесь самое грустное: что Он существует и бросает нас на произвол судьбы, что Он существует и нас терзает или что Он вообще не существует.

– Ты забываешь возможность того, что Он существует, но не может достичь нас. Словами поэта: «…dat, in dezelfde wanhoop, Gij mij zoekt zoals ik U» [«…что, в таком же отчаянии, Ты меня ищешь, как я Тебя»] [60] Герард ван хет Реве – из стихотворения Dagsluiting [( Слово пастыря ) В завершение дня ]; см. также примечание 34 наст. изд. .

Впрочем, я никак не могу себе представить, чтобы этот ветхозаветный Крикун, сотворивший мир за шесть дней, не смог до меня добраться. Разве что в том смысле, что слон не может добраться до бактерии. Ну а если бы они могли друг до друга добраться, что бы они сказали друг другу?

Мефроу Маленстейн, над внутренними органами которой пускал слюни эхоскопист [61] Специалист в области эхоскопии, ультразвукового исследования (УЗИ). , совсем уже дышит на ладан. В четыре часа дня меня к ней позвали. Она страшно мучается, ее дыхательные пути забиты мокротой, от которой она тщетно пытается откашляться. Муж сидит рядом, держит ее руку в своей и плачет. Я быстро делаю ей инъекцию морфина в надежде, что всё это продлится недолго.

Уже в коридоре менеер Маленстейн наскакивает на меня:

– Я никак этого не ожидал! Разве я мог об этом подумать? Ведь она задыхается, чёрт возьми, сделайте же что-нибудь!

– Менеер Маленстейн, она почти в коме, кашель чисто рефлекторный, – пытаюсь я его успокоить, – вы не должны думать, что он ее душит, это скорее вопрос…

Мике приходит ему на помощь.

– Антон, женщина ужасно страдает, – говорит она резко.

Что, они хотят, чтобы я взял и убил ее? Тот самый случай, которого, я всегда думал, смогу избежать, впрыснув хорошую дозу морфина, чтобы он «не дал» ей проснуться.

Никогда не прекращай жизнь на основании косметических показаний, то есть из-за того, что присутствующим больно смотреть на страдания. Вот мое правило.

Несмотря на это, я прямо направляюсь к аптеке за кураре. Возвратившись к мефроу Маленстейн, вижу, что лицо у нее стало землистым. Нужна ли ей эта инъекция? Чтобы было наверняка, я всё же делаю укол. Через час всё должно быть кончено.

Хорошо, что я не сказал этого вслух, потому что и через час совсем ничего не кончено. Еще раз проверяю, что же это была за инъекция. С раствором, видимо, было что-то не так. К тому же его следовало хранить в холодильнике. Я поступил вопреки своей второй заповеди: «Никогда не делай ничего в спешке».

Договариваюсь о плане инъекций морфина. Мефроу успокаивается, менеер тоже. Я – нет, но всё же отправляюсь домой.

Мысль об изъятии органов для пересадки не покидает менеера Маленстейна, и он напоминает мне, чтобы я позвонил и поставил в известность бригаду по трансплантации.