Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Будто беспечно попрощался с Аликом, подошёл к кровати и падал руку только что проснувшемуся Саше, взял и высоко поднял бережно котёнка и слёзы навернулись на глаза. Серёжа всегда любил животных и не обижал их. Потом пошёл прощаться с Альмой.

— Альма, ну, прощай, Альма.

Она вскинулась ему на грудь, ткнула его своим влажным носом в подбородок, будто поцеловала, дала ему сначала одну, потом другую лапу, радостно повертела хвостом. Серёжа ласково погладил её по голове, тихо опустил на землю и, отвернувшись, быстро отошёл от своей любимицы. Простившись с ней, он будто простился с домом. На всю жизнь мне запомнится, как плакал Сергей вместе со мной перед Маем, когда у меня случилась истерика, уговаривая, меня успокоится. Не Алик, не Саша, не Толя, а Серёжа встревожился за мою жизнь, вызвал из больницы, сестру поил водой и лекарствами. «Мама, ну успокойся, мама. Ты хоть в армию-то меня проводи». А сам мечется, не зная, чем мне помочь, плачет.

Будто вознаградил он меня этим за все те огорчения, которые мне причинял, учась в школе. Он как-то раньше других детей замечал, когда мне становилось тяжело «Что опять тебе взгрустнулось?» — спрашивал он тогда.

Серёжа, мой Серёжа, как-то тебе будет служиться в армии?

Хуже эпидемии чумы охватила страну эпидемия пьянства.

Вспоминаются десятки женщин, обращающихся ко мне за помощью, за советом. А что я сделаю, если знаю, что нигде не найду поддержки я своей борьбе с пьянством, если знаю, что потом на меня же ещё натравят «свору псов», как это было с «Устным Журналом», вышестоящие организации за эту борьбу.

«Пьёт», «пьёт», «пьёт», «помогите!», «что делать?» — только и слышишь. И не знаешь, не можешь ничем помочь. Ведь не будешь же всё время советовать расходиться. Да даже и в этом случае пьяница не оставит семью в покое.

Что сделать, если свыше, со стороны высших руководящих органов спущено это благословление на пьянку.

Когда начинает рождаться ненависть к этому злу? Нет, не к нему родится в народе сначала эта ненависть, а появится недоверие к нашему руководству, когда пьянство, как ржа, будет разъедать нашу экономику, ухудшать материальное благосостояние. Не можем же мы всё время катиться вниз.

Снова вспоминается: «Возраст сам по себе наводит на размышления». Никогда меня возраст не наводил на размышления, потому что жила я всегда не телом, а душой. Сколько человек живёт? 60-70-80 лет? Нет. Живёт столетия. Я вспоминаю своих отца и мать. Особенно папу. Это от него перешла в меня горячая вера в победу коммунизма, его атеизм, его презрение к людям «белой кости», как он их называл, живущих за счет народа и заботящимся не о народе, а о своём личном благополучии и удобствах, я уверена, что его отношение к народу и моё отношение к людям, к событиям, к труду, мои убеждения, мировоззрение будут жить в детях моих, в моих учениках. Будет жить и моя ненависть, моё отвращение к пьянству. Будет! «Один ведь раз на свете живём», — говорят иные. Нет, не один. Мы живём долгие годы. И чем мы больше сделаем для людей, чем больше отдадим себя людям, чем больше наши взгляды, наше отношение к труду, к людям отвечало движению вперед, совершенствованию человеческих отношений, тем дольше мы приживём.

И при чём тут годы? Человек создан коллективом и живёт для коллектива.

Наверное, потому я и не боюсь смерти, что никогда не жила собой и для себя лично.

1бго мая были с Петей на вечере у Сысоева Валерия. Идёт в армию. Хороший он стал паренёк, а был какой….

С вечера ушли рано с моими всеми бывшими десятиклассниками, побродить по посёлку. Довели благоверного моего до дома, а сами ещё долго бродили, вспоминали школьную жизнь.

«Помнишь, — спрашиваю, — Валерий, наш с тобой конфликт в 8 м классе?»

Вспомнил, не сразу.

…В 8 м классе он совсем перестал заниматься, отвечать на уроках, на мои замечания просто огрызался. Я сказала тогда ему: «Раз ты не отвечаешь мне на уроках, не слушаешь меня, значит, ты не признаешь меня учителем, я тебя не буду признавать учеником. Ни спрашивать тебя не буду, ни оговаривать тебя. Делай, как хочешь». Неделю я старалась просто не замечать его. Через неделю он после урока подошёл ко мне и извинился за своё поведение. Сам пришёл, без чьего-либо нажима.

«Я верю тебе, Валерий, что ты от души извиняешься передо мной, и спасибо тебе за это», — сказала я тоже от души. Он понял это и с того времени стал совсем другой по отношению ко мне.

Они хорошие у меня были, мои десятиклассники. Мы жили с ними дружно.

Я уверена, что что-то в них осталось и от меня.

Я всю жизнь буду поминать слова Бориса Морозова, посланные мне в день моего 50-летия:

«Вы были для нас, ваших учеников, не только учительницей, но и заботливым воспитателем, чутким советчиком, хорошим другом, готовым в трудную минуту придти на помощь! Спасибо Вам за все, дорогая Анастасия Николаевна!»

Борис никогда не был льстецом и никогда не говорил того, чего не было на душе.

Хорошие мои друзья, мои ученики! Я не держу никакого зла и на тех, к кому не нашла подхода. Не они, а их пьянствующие родители виноваты в их исковерканной душе, к которой трудно бывает подойти.

И при чем тут годы, уважаемый В.Г.?

Нет, ты состаришься раньше меня, если в 45 лет начал думать о годах и о возрасте. И сильнее я тебя, сильнее во всем!

17-го мая Валерия С. И Вову Прокошева проводили в армию. И рада была, что последние минуты своего пребывания в посёлке Валерий старался быть с нами, со мной и своими одноклассниками. Даже упрекнули его в том, что он не столько к матери и отцу льнет, сколько к нам. А я про себя порадовалась, что верно больше мы ему были друзья, чем его родители. Кто же тут виноват? Кто виноват в том, что часто родители не становятся друзьями своих детей? Никто, кроме самих родителей. Может быть, и для моих детей будет кто-то ближе, чем я. Всё может быть.

Снова вспоминается всё пережитое. Словно все эти годы я жила в каком-то другом, особом измерении. Наверное, об этом особом состоянии души и тела говорят как о четвёртом измерении. Как человек создал бога для своего удобства, так и я создала себе образ человека чистого, светлого, чуткого, внимательного, тактичного и отзывчивого. И жила с этим образом в душе как с защитой от всех житейских невзгод, жила в четвёртом измерении. Оно помогло мне из нелюбимого мужа создать для своих детей человека, достойного уважения, именно оно помогало мне заниматься нелюбимой работой, нелюбимым предметом, к которому приставили меня независящие от меня объективные обязательства. Нет, не тем человеком, образ которого жил в душе, оказался в действительности мой идеал. Не бриллиантом, излучающим свет, оказался он на деле, а простым стеклом. Трудно мне было поверить, так ли оно. И сейчас ещё где-то глубоко-глубоко в душе теплится надежда, что все-таки он — не простое стекло. Не зря же он столько лет жил в душе, не зря же я с мыслью о нем засыпала и просыпалась. Осталось ли что от того В.Г., которого знала я в школе? Не знаю. Знаю только, что тот никогда бы не смог сказать мне неправды. Так легко и бездумно сказать.