Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Все-таки где-то, что-то сломалось в душе.

Не осудят меня дети за то, что ушла из школы и от активного участия в жизни, потому что видят, как я мучусь с головными болями, слышат постоянно отца: «Кончай со всем этим, пока совсем не загнулась», видят мои тщетные попытки казаться здоровой, видят, как страдаю после каждой подготовки к выступлению перед людьми (безразлично, взрослыми или детьми — школьниками).

Но я-то, я-то просто не могу жить без всего этого, не могу ограничить свои мысли и деятельность только домашними делами!

Что же мне делать?

— Спокойно, Ан. Ник… Ты больна, ты очень больна. Тебе пока нельзя заставлять работать свой мозг и нервную систему. Потерпи. Все успокоится, всё пройдет. Помнишь, сколько ты была больна, когда перед тобой грубо захлопнули дверь? 3–4 года? А потом ведь снова всё успокоилось в душе. И сейчас поправимся. Правда, тогда ты была моложе, сильнее. И у тебя был резерв времени. И ещё успокаивающая мысль: «Если бы знал, кто он для меня, никогда не сделал бы так». Сейчас ничего этого нет. И все же, все же не надо терять надежды.

— Но ведь год же, год прошёл, как я отдыхаю, а лучше пока нет.

— Ох ты какая! Не год, а 3–4, а может и больше сейчас потребуется, чтобы всё привести в норму.

— Так я же уже буду совсем старуха немощная. Что я тогда смогу вообще сделать?

— Это в 55 лет-то старуха? Ничего подобного! И успокойся. И не пересиливай себя ничем.

— Так же я совсем перестану о чем-либо думать. Отупею.

— Не отупеешь. И кто тебя заставляет совсем ни о чём не думать? Просто сделай так, чтобы твои мысли текли спокойно. И ещё режим чтобы твердый был. И обязательно бывай больше на свежем воздухе. И, пожалуйста, избегай принимать снотворные и нервноуспокаивающие лекарства. Иначе твой мозг совершенно потеряет способность работать.

Главное — будь спокойнее. Потерпи. Ты же всегда была терпеливой.

Потерпи. У тебя есть дети. Ты нужна ещё им. А там как получится. — Господи, и зачем ты такую родила меня, мама?

Спасибо тебе, дневник! Друг мой хороший. Теперь постараюсь уснуть.

Как это Там. Мих. как часто угадывает придти тогда, когда мне бывает тяжело.

Глядя на неё, я, право, немного успокаиваюсь. Молодая, красивая, бесхитростная, а такая тоже несчастливая! Думая о её несчастливой судьбе, забываешь о своём горе.

Очень хочется, от души хочется, чтобы нашла она в жизни своё счастье.

Вспомнилась моя недавняя поездка в Красногорское. Я останавливаюсь всегда у О.Н. Кропотиной, Авиной мамы. Как всегда приветливо встречала меня Ава! Сколько было всегда разговоров у нас с ней! Ничего сейчас этого нет.

Захожу, а на столе лежат разбросанные репродукции картин. Несколько лет Ава собирала их, доставая из старых журналов. Картины вместе с биографиями известных художников, рецензиями на ту или иную картину. Их было около 150, репродукций, аккуратно скрепленных скрепками со списком их. Целое богатство! Как она их берегла! Надеялась потом передать в школу. Но скоропостижная смерть не дала осуществить замысел.

И вот они лежат порванные, разбросанные на столе. Около третьей части всех собранных репродукций.

— Ольга Ник., да кто же это с ними так сделал?

— А это давали Оле играть.

— Играть? Да ведь это целое богатство! Ава их так берегла, — с горечью и обидой на них говорю я.

— Я не знаю, почему это Клава (дочь) отдала играть. Они-то ведь грамотные, должны понимать.

— Отдайте мне хоть эти. В память об Аве отдайте.

— Где-то Гера просил их. Отберёт вот, какие надо. Остальные можно отдать.

Ольга Ник. хорошая, приветливая старушка. Но как крепко живёт в ней это «моё»!

Как можно отдать кому-то «моё».

Знаю, что и Гера не возьмёт эти картины и мне она не отдаст. Так и пропадёт собранная Авой коллекция репродукций.

Эх, Ава! Знала бы ты, как они обращаются с твоим наследством! Где-то ещё книга «Шаги по росе», о приобретении которой с такой радостью сообщала ты мне уже незадолго до смерти?

А твоя тетрадь с изречениями, выбранными из прочитанных тобой книг?

Тоже, наверное, какая-нибудь Оля дорывает последнюю страничку.

Ава, родная моя, сестричка моя душой.

До последнего дня ты жила, хотела ещё что-то сделать.

Надеялась, что кто-то придёт к тебе, даст последнюю работу. Как же порой черствы, бывают люди!

Никогда не забыть мне Авину боль.

…Я застала её, сидящей у окна. Медленно водила она по отпотевшему стеклу пальцем, и капли воды, сливаясь, быстро бежали вниз, как и слёзы из её глаз.

— Ава, что с тобой? О чём ты так?

Она наклонилась ещё ниже, и слёзы быстро-быстро закапали на старенький выцветший халат.

— Как палкой по голове ударили, — не проговорила, простонала она.

— Да расскажи же, что случилось?

Она вытерла рукой глаза, подняла на меня покрасневшее лицо и стала рассказывать.

— После того, как Эля взяла Андрюшку, я совсем заскучала. А тут узнала, что надо человека для организации радиопередач по местному радио.

— Ну, — думаю, — тут-то я справлюсь. Два раза в неделю.

Это мне будет не трудно. По крайней мере, буду чувствовать, что я хоть что-то ещё делаю, для чего-то нужна, не бесполезно живу.

Согласились меня принять.

— А потом….

Она опять горестно склонилась к коленям и слёзы снова покатились по впалым болезненно румяным щекам.

— Ну и что потом?

— Татьяна Фед. Бушкова запротестовала. Побоялась, что я заражу там её. За здоровье своё испугалась. Такой скандал подняла, ну, беда.

Я уж не полезла силой. Пока была здорова, всем нужна была, ни от какой работы не отказывалась, а сейчас….

— Ну, успокойся, Ава, ну, перестань. Что сделаешь, если есть такие люди, которым на других наплевать, — успокаиваю я свою подругу.

Я хорошо понимаю всю глубину её горечи, а помочь ничем не могу. Острое чувство жалости к ней охватывает меня.

Что я могу сделать для тебя? — думалось мне. — Т.Ф. все равно настоит на своём. Как же не понял человек её состояния? Отнять последнюю надежду быть для чего-то нужной. Не захотеть хоть как-то скрасить её жизнь. И чувство неприязни к этой Т.Ф. навсегда поселяется во мне.

Эх, мы, люди! Сколько ещё в нас неоправданной жестокости, нечуткости и несправедливости! Сколько равнодушия к другой судьбе, к чужой душе. Вот и я стала жертвой этого равнодушия.

Иногда думается мне: ну если не могу, здоровье не позволяет заниматься тем, чем хотела бы, разве нельзя так просто жить, просто человеком, заботясь о своих детях? Ну, хотя бы до того времени, пока они не будут самостоятельны вполне? А там может и здоровье наладится. А не наладится, ну что ж. Такая уж верно моя судьба.

Что я могу тут сделать?

Ничего не пишу в газету. Просто инстинктивно боюсь взяться за статью. Боюсь тех головных сильных болей, которые неизменно стали появляться после даже небольшого умственного напряжения. Раньше я могла сидеть вечерами.