Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

«Нет, изменились, у тебя усики появились», — кто-то шутит, вгоняя Колю в краску.

«Пора уже», — отшучивается он, поборов смущение. Нет, через год я попробую навести их на разговор о том, что внутри них изменилось, в отношении к людям и событиям.

О, это будет интересный разговор! Кстати, сказать, им, что храню их сочинения о будущей профессии. Многие уже забыли, о чём писали. Попросили напомнить. «Нет, через три года, когда ребята из армии придут. Так интереснее будет», — решили коллективно.

Вспомнился ещё упрёк: «Набрали молодёжи и вертите ею, как вам вздумается». Нет, совсем неплохо, если молодежь тянет ко мне, к старшему. Неплохо и для меня лично, и для моей страны.

«Слишком много о себе думаете, высоко себя цените», — может быть, сказал бы кто-нибудь, услышав обо мне такое от меня самоё.

Лежала пластом в постели. Неинтересно.

Позвонил В.Е. Чувашов. Сказал, что 24–25 семинар международников в Ижевске. Очень обрадовалась. Сказала, что обязательно поеду, если буду жива.

Каждое политзанятие вызывает у меня душевный подъем, даёт моральное удовлетворение. Я рада, что мне удается создавать обстановку, в которой присутствующие открыто, высказывают свои взгляды. Хорошо! Так легче доказывать их несостоятельность, если они неверны. Радует, что по истечении двух часов не остается ни одного слушателя, который бы промолчал.

Я всегда помню, что наша пропаганда должна иметь активный наступательный характер, и стараюсь придерживаться этого требования.

Второй день в постели.

А жить надо. В голову лезут всякие обидные и горькие мысли. Хочу не думать о прошлом и не могу.

Стало немного лучше и снова захотелось в бой, как раньше, во времена «Устного журнала». Я знала, что в бою всегда попадает. Хочешь с чем-то биться, знай, что можешь пострадать. Это я знаю. Трагедия моя в том, что самый сильный удар наносил мне человек, которого любила больше своей жизни. Не поддерживал в бою, а мог. Ум отказывался признавать это, упорно отвергал действительность, отвергал до самого конца, пока не свершилось прямое предательство.

Духовно я выстояла, выдержала. Убеждённость отказалась сильнее. Но пострадало телесное, мозг. Нарушилась регулировка процессов возбуждения и торможения. Нарушилось нормальная регуляция деятельности сердца, кровеносных сосудов, обмена веществ.

Кто его знает, сможет ли всё это восстановиться.

Очень хочу снова быть здоровой не для того, чтобы дольше прожить, а для того, чтобы иметь возможность снова вступить в бой за новое, против пьянства, хулиганства, всех видов присвоения чужого труда, за чистоту и боеспособность нашей партии.

В бою интереснее жить.

Если я умру, не надо мне пышных похорон и богатых памятников. Только очень прошу посадить на моей могиле берёзку, скромную, милую, нежную берёзку, чей тонкий аромат желто-зеленых, клейких, в гармошку листочков я вдыхала весной, ту, что шептала когда-то мне о вечной красоте и радости жизни, которую я так до конца и не узнала. Ту, что не терпела и быстро скидывала с себя золотой наряд, ту, что, погружаясь в зимний сон, была безучастна к тому как её убирала зима, ту, что всегда радует людей своей красотой, напоминает о чем-то чистом, свежем, прекрасном и вечном, как тот мир, что бесконечно зовёт и манит нас в беспредельную даль.

Пять дней жила в Ижевске. Побывала на приёме у четырех врачей, исследовала кое-какие жидкости, наполняющие мои сосуды и некоторые другие полости, дала вместе с медицинской сестрой рассказать своему сердцу, как оно себя чувствует и как выглядит.

Больше всего след оставило посещение психоневропатолога.

Врач-мужчина лет 30, с крупным ртом и живыми глазами.

— На что жалуетесь?

Я рассказываю о своих недугах.

— И давно у вас так?

— Нет. Год два, два с половиной. До этого всё было хорошо. Моему здоровью даже завидовали.

— Что же произошло, что так повлияло на ваше здоровье? Я спрашиваю это не ради любопытства, а чтобы установить характер вашего заболевания.

— Я потеряла веру в человека, который был для меня единственным.

— Кто он? Мужчина или женщина?

— Мужчина, конечно.

— Ну и что же он вам сделал?

Я молчу. Действительно, что же он мне сделал? Как сказать? Как объяснить? Будто ничего особенного.

— Он был работником Райкома. Кроме основной работы мне приходилось выполнять много и общественной работы, сталкиваться с РК. И я постоянно чувствовала недоверие к себе. Не могла понять, откуда оно исходит, в чём причина его. А потом поняла, что от этого человека. Было очень тяжело убедиться в этом. Я была близка к самоубийству.

— В чем же была причина недоверия к вам?

— До сих пор не знаю.

— Вы работаете учительницей?

— Работала. С осени этого года не работаю. На пенсии.

— Образование ваше?

— Высшее.

Врач выходит из-за стола после заминки в расспросах и просит обождать немного. Потом он уходит и вместо него в кабинете появляется женщина чуть постарше врача с довольно миловидным симпатичным лицом, завитыми, светлыми, рыжеватыми волосами и подкрашенными губами. Садится напротив меня и продолжает допрос.

— У вас есть дети? Муж?

— Есть. У меня шесть сыновей и муж, который уважает и любит по-своему меня.

— Кем он работает?

— Кочегаром.

— Какая большая разница! Вы — учительница с высшим образованием, он — кочегар.

Я горестно усмехаюсь:

— Не было бы такой разницы, наверное, и не потянуло бы мою душу к другому, и не была бы я здесь у вас.

— Скажите, а тот, другой, знает о вашем чувстве к нему?

— Знает. Через 15 лет пришлось сказать, когда мне стало плохо!

— Почему же вы раньше не говорили ему об этом?

— А зачем?

И мне, и ей понятно, что незачем было говорить.

— Муж замечает ваше состояние?

— Да.

— И что же он вам говорит?

— Брось ты к чёрту эту политику, пока совсем не сдохла.

— Кто-нибудь знал о вашем чувстве?

— Никто. Я и вам-то сейчас говорю обо всем, потому что боюсь, что могу сойти с ума. Просто стала бояться этого. Сойти, как мой брат.

— !? Он моложе или старше вас?

— Моложе на два года.

— Когда это с ним произошло?

— Лет 13 тому назад.

Минутное молчание.

— Ну и как же вы сейчас относитесь к тому человеку?

— Да никак не отношусь. У меня сейчас только одна забота: как здоровье поправить, а остальное меня больше уж ничего и не интересует.

— Но вы думаете о нем?

— Конечно. Разве человек может не думать, не вспоминать о прошлом?

В кабинет снова входит врач — мужчина. Ещё несколько вопросов из биографии моей и брата. Потом они просят выйти меня из кабинета, чтобы иметь возможность посовещаться друг с другом.