Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Снова приглашение в кабинет.

— Мы должны взять о вас сведения в вашей райбольнице. Вы в больнице Красногорского района лечитесь?

— Нет. Я в Красногорскую больницу не обращалась со своей болезнью и не лечилась там. Так что никаких сведений там на этот счёт обо мне нет.

Я понимаю, что не в больницу они обратятся, а постараются узнать, кто тот человек, который пять лет работал в Валамазкой школе, потом в Красногорском РК КПСС и был оттуда год назад переведён в другой район. И если действительно будут узнавать, то, конечно, узнают.

Ну и пусть.

Итак, то, что я, как великую тайну хранила долгие годы в своей душе, стало известно. Тайна перестала быть тайной. Рос в душе цветок, прекраснее которого нет ничего на свете, тонкий, хрупкий, нежный. Как самый драгоценный дар судьбы я берегла и лелеяла его, сохраняла от чужого глаза. И разросся он, расцвёл пышным цветом. Долгие годы цвёл он в душе, источал чудесный свет, и великое тепло шло от него. Рос для меня. И вдруг чьи-то чужие руки потянулись к нему, начали хватать и щупать его. Цветок запачкался, потерял свою былую красоту. Потом совсем сломался и начал сохнуть….

Посещение больницы что-то ещё переломило в душе, что-то снова изменило в ней. Расчлени любое чувство, будь то горе или радость, любовь или ненависть, помусоль его, и оно потеряет свою силу и остроту. Сейчас даже воспоминание о пережитом не причиняет уже боли.

Как бы человеку ни было тяжело в жизни, он не вправе перестать жить, до тех пор, пока его убыль будет неощутимой, пока его смерть не будет причинять кому-то боль.

Я люблю бывать на семинарах и совещаниях. Они дают пищу для размышлений, подталкивают к размышлениям и не только по тому вопросу, который обсуждается, но и по другим вопросам, которые тебя занимают.

…Кажется я даже здесь, в дневнике пишу тебе последнее письмо. Знаешь, семинар заставил посмотреть на тебя другими глазами, с классовых позиций. И всё, наконец, стало ясно мне.

Я долго думала, почему ты не смог понять меня, не смог разглядеть. Потому, что разные мы люди, по своей идеологии разные, хоть и состоим в одной партии. Всякое я слышала о тебе и хорошее, и плохое. На семинаре встретилась с Якимовой Нат. Ив. И понятно, что не могла она сказать доброе о тебе. Но даже здесь, в дневнике, я не хочу чернить тебя, повторять сказанное ею. Что бы там не говорили, ты — хороший человек, морально чистый, культурный, не глупый, тактичный и обаятельный. Но ты — барин. Были и раньше такие, человечные баре, добрые. Ты одинаково равно относишься ко всем без различия его идеологии. Лишь бы тебя почитали.

Нет у тебя ни большевистской страстности, ни глубокой веры в победу коммунизма. Для тебя марксистская философия и марксистско-ленинское учение вообще только «высокие материи» как ты выражаешься, и что в практической жизни «не до высоких материй». Для меня же эти «высокие материи» определяют всё моё поведение, моё отношение к людям, к событиям, к труду во всей моей практической деятельности, каких бы малых вопросов она ни касалась. Потому-то ты и не смог понять меня. Помню, как ещё в первые годы ухода из нашей школы подивилась я твоему высказыванию: «Там (т. е. на новой работе) не до высоких материй». Но не придала этому значения. Много лет спустя, при разборе дела Пещерова, ты снова не смог дать поведению Пещерова и нашему принципиальной оценки, сказав тогда: «Никаких особых принципиальных разногласий тут я не вижу». А они были, эти принципиальные разногласия и большие. Барское твоё нутро, усвоенное от родителей, не дает тебе подходить с ленинских позиций к оценке событий, людей.

Не видишь, не ценишь ты и человека труда, непосредственного создателя материальных благ, нет у тебя чувства того, что именно ему ты служишь. Не для него, а для себя и своих удобств ты живешь. Ни в какую борьбу, ни с чем ты не вступишь, боясь за своё положение, никакую грязь оттирать ты не будешь, боясь замараться. О, ты ведь чистый! Где было тебе понять меня. Нет в душе твоей «высоких материй», которые руководили бы твоими действиями, помогали бы выбрать правильное решение, нет высокой цели, которой ты служил бы, а потому тебе труднее и труднее будет в жизни, работе, в отношении к людям, какими бы ты прекрасными внешними и внутренними качествами не обладал.

Нет, разные мы с тобой люди, по своей идеологии разные и не можешь ты идти рядом со мной в жизни. Сожалею сейчас только о том, что поздно поняла всё. Не терзали бы сейчас меня так мои немочи.

Помнишь, я говорила тебе: «Вы пойдёте со мной вместе в душе моей до конца моей жизни». И пошел бы, будь бы ты до самого конца человеком. Но ты предал меня, ложью постарался унизить меня, сам дал повод посмотреть на тебя другими глазами.

Ты не знал, что почти всю мою жизнь шёл со мной, был для меня единственным. Теперь ты знаешь это. А я уже не та. И сегодняшняя я отчуждаю тебя, снова ещё раз говорю: «Иди своей дорогой. Разные наши пути и разный свет освещает их».

Хочу ли я сейчас видеть его? Нет. Не хочу. Надо время, чтобы всё укрепилось в душе.

А потом постараюсь увидеть, чтобы проверить, будет ли, как прежде, тянуться душа, буду ли я находить наслаждение в его присутствии, как прежде.

Наверное, уже ничего этого не будет. Ну и пусть. Даже теперь уже не грустно от этой мысли.

Начала этот дневник в дни самых тяжёлых испытаний. А сейчас вдруг пришла мысль, что ведь это — книга, исповедь человека, не представляющего себе жизни лично для себя. Я не расстанусь с ней при жизни своей, потому что она — моя душа, и проверка правильности всех моих выводов будет сама жизнь.

После же смерти моей он будет читаться всеми. Я и хочу этого. И пусть тот, кто первый найдет его после смерти моей, об этом помнит. Прежде всего, я завещаю его своим детям. Вся моя жизнь — для них — моё продолжение жизни.

Об одном ещё очень прошу: Петр Николаевич Колотов — мой муж и Бёрдов Вячеслав Георгиевич должны прочитать этот дневник последними.

Ни в коем случае не должен он попасть сначала в их руки. Иначе он не увидит света. Я не хочу этого. Пусть по заслугам воздаётся честь и мужу, и мне, и В.Г..

Пусть всех троих оценит будущее поколение. На суд его я отдаю наши жизни.

Вот как будто бы и кончилась первая часть.

Скоро Новый год и новый период начнётся в моей жизни.

Это будет уже дневник пенсионерки, человека, которому предоставлено право и возможность заниматься тем, к чему влекут его душа, его убеждения, его интересы.

Трудяга — машина старательно и бесстрастно полощет бельё, отстирывая грязь. Мерно шумит мотор. А мысли бегут — бегут…

Много думаю о том, что я и как скажу на следующем занятии.

Чувствую, что благодаря моей идеологии, марксистско-ленинской идеологии, я вижу то, что скрыто для других. Иногда возмущаюсь, как люди не видят того или иного. И сама же себе говорю: «Чтобы видеть вперёд, надо познать законы марксистской философии и не только познать, но и уверовать в них».