Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

В жизни посёлка: без больших перемен.

В личной жизни: Я нахожу своё призвание, своё место в жизни. Освобождаюсь от всего старого.

В семейной жизни: Вернулся из армии 18 декабря Коля. Пётр смиряется с моим участием в общественной жизни.

Прошёл ещё один год. Человечество и вместе с ним я поднялись ещё на одну ступеньку выше.

Нет, не кончается жизнь человека с гибелью его тела. Его душа, мысли его, и дела его продолжают жить, обогащаясь, поднимаясь всё выше и выше.

Двести лет прошло со дня рождения Бетховена, а творения его продолжают и до сего времени волновать души людей, как будто бы они созданы сегодня.

Жизнь вступает в новый 1971 год. Богат будет он событиями. Ещё богаче, чем предыдущий.

Пришли Коля со Светой. Позвала Там. Мих… Накормила всех пельменями. Чуть выпили Света молодец, совсем не пьет.

Позвонила Сагида Михайловна. Велела срочно захватить пластинки и идти в спортзал. Пошла. Петя не захотел: «Не интересно. Чего я там буду делать?»

В спортзале собралось человек двадцать, учителей совсем немного. Удивляюсь, почему люди перестали бывать в коллективе. Так же весело!

Каждый в одиночку. Чего интересного? Потанцевать до упаду, подурачиться, покружиться вокруг елки с разными выдумками, без лишнего опьянения — это так же весело и интересно!

Внезапно потух свет. Не повезло. Хотели пойти в школу из спортзала. Заупрямилась жена Глеба Глебов. — нашего врача. Настроение всей компании испорчено. Разбрелись кто куда. А ночь такая хорошая. Снежинки, отливая серебром в свете электричества, тихо опускаются в рыхлый снег. И сам он искрится в лучах света. Свежий воздух, как жизнь, вливается в тело. Хочется чего-то необычного, радостного, весёлого. Времени четвёртый час. А спать совсем не хочется. Четвертый час нового 1971 г. Хочется веселья, а надо идти в постель, Пётр давно зовёт.

Здравствуй, новый 1971 год! Что-то ты принесешь нам, мне, людям нашего посёлка, всему человечеству?

Такая страшная хандра, какая временами накатывала на меня, уже не приходит сейчас. Но ощущение духовной пустоты и усталости нет — нет, да и заглянет ко мне.

И становится тогда мне всё безразлично. И жить совсем становится не интересно.

«И скучно, и грустно, и некому руку подать в минуту душевной тревоги».

Как часто приходят на ум эти Лермонтовские слова!

Где я совершила ошибку, почему нет полного удовлетворения жизнью?

Нет, не моя вина, что осталась в конце жизненного пути без близких моей душе людей.

Ну, кончай писать, Анастасия Николаевна, и отбрось силой воли своей эти тоскливые и ненужные в жизни мысли. Что поделаешь? Так уж складывается твоя судьба. И хватит стонать. Вспомни Аву свою.

Вот кому действительно можно было жаловаться на судьбу. А ты…

Постыдись!

В пути и в гостях.

Что больше всего запомнилось из поездки с Колей к Светлане в Верхнюю Салду?

…Автобус быстро катит по шоссейной дороге, проложенной прямо по Уральским горам. Я впервые вижу природу Урала, пусть пока из окон автобуса. Камни и скалы, прикрытые снегом. Тонкие, стройные сосны тянутся кверху. Как много среди них с кривыми сучьями, а порой и стволами!

Не балует суровый Урал своих питомцев. Особенно плохо нашей нежной берёзке. Сколько их в скорбном молчании склонили свои вершины к земле, изогнув дугой слабые стволы! А в распадке между нагромождением обломков скал торчат, в разные стороны, растопырив кривые ветви, ели, будто небрежно воткнутые в снег необтёсанные колья.

Смотришь на эту незнакомую тебе природу, и какое-то радостное чувство хозяина зарождается в душе. «Всё это твоё», — как будто говорит этот могучий суровый Урал, который встает перед тобой в образе огромного бородатого старца, как тот монумент перед зданием вокзала в Челябинске.

Захотелось полазить по этим скалам летом и посмотреть, что и как на них и возле них растёт. Приедет Сергей из армии мы, пожалуй, совершим поход от Нижнего Тагила до В — Саиды по горам вдоль шоссе.

И ещё рождается благодарность тем, кто среди дикой природы проложил это шоссе, что тянется прямо через горы и долины, через скалы и леса без крутых поворотов, подъёмов и спусков на сотни километров. Сколько труда вложили тут люди, чтобы другие вот так спокойно без тряски могли ехать и любоваться природой!

В памяти остался ещё один разговор между рабочими в очереди за обедом. «Ты посмотри, во всех почти индийских картинках легковые машины наших марок: «Москвич» или «Волга». «Да разве только в Индии наши машины? В других странах их тоже немало». И гордость, рабочая гордость сквозит в их словах.

С 15.01 я снова дома. Сегодня пришла К.А. Разговорились о Люде Колотовой. «Был бы В.Г. в районе, он бы обязательно её защитил», — говорю я. «А может быть, и нет», — возражает К.А.

«Защитил бы, обязательно защитил, — настаиваю я. — Он ведь любит, если ему угождают. Очень ему надо, как она относится к людям». К.А. обиженно, как мне кажется, замолкает. Я понимаю её. Она мать, для которой её дети не могут быть плохими и злюсь на себя, что не сдержалась. Злюсь на В.Г., что заставил так думать и говорить о нём.

Снова всё замутилось в душе, словно что-то ударило в голову, страшная слабость охватила всё тело. Ложусь в постель. Плохо с сердцем. Вечером снова заходит К.А.

— Вы что опять заболели? — сочувственно спрашивает меня.

— Заболела, — говорю.

— Ну, что опять с вами?

Рассказываю, как первый раз заболела гипертонией, и что потом обострило заболевание.

«А вы не обращайте внимания на них. Я тоже уже не стала обращать», — советует К.А.

«Если бы могла!» — с каким-то отчаянием и смелостью говорю я.

И сама удивляюсь над собой: что-то в моей душе?

«Пойдемте, — говорю, — походим по улице. Может мне легче будет». Она соглашается, и мы бредём по дороге, разговариваем о разных делах. Мне и вправду становится легче.

Целый день в постели. Хочется, очень хочется принять лекарство, которое разом бы покончило со всеми моими душевными муками.

Сегодня у К.А. день рождение. Надо как-то пересилить себя и пойти вечером к ней. Пойти, чтобы не обидеть её, чтобы доставить ей радость.

Нет, верно, так до могилы моей будет шагать со мной неизбывное горе, как раньше шагала светлая радость.

24-го снова постель. 25-го, пересилив себя, решила поехать в Ижевск на семинар международников. Перед отъездом написала и послала письмо в Киясово с вопросом «За что?» За что обманул доверие, за что сказал неправду, унизив ею меня, за что лишил светлого чувства, за что доставил душевную муку.

Уверена, что не ответит. Да и что он может ответить? Не хватит у него на это ни душевного богатства, ни душевной щедрости, ни человеческого благородства. И все-таки как трудно поверить в это, как мучительно больно.