Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

«Получил», — мелькает мысль.

Я молчу. Жду, что он скажет дальше. Во рту и на губах появляется противная сухость. Кажется, что и язык начинает сохнуть.

— До которого числа ваш семинар? Я приеду сюда.

— До десятого. Десятого числа кончается.

— Вы позвоните мне десятого утром прямо в РК, во сколько он кончается.

В памяти сразу встаёт вопрос Эли: «Это не вы ли Вячеславу из Ижевска звонили?»

И мой удивленный ответ:

— Я? Звонила?!

— Нет, не сейчас, давно. Обычно он говорит, кто звонил, а тут не сказал.

А я уже вспомнила тот телефонный разговор… и все же неопределённо ответила: «Н-нез-знаю».

«Ну, нет. Больше я тебе никогда не позвоню», — решила я тогда. — Будут тут меня разные жёны спрашивать, звонила ли я их мужьям!»

А сейчас ответила:

— Это опять сидеть ждать столько времени в почтовом отделении? Да и как я позвоню, мы же на занятиях. Лучше уж вы звоните мне сами. Обычно семинары кончаются часа в три.

— Ну, хорошо. В каком номере вас поместили? На каком этаже?

Я отвечаю. Он записывает.

— 10-го числа с 4-х до 5ти я буду в номере. А вы когда уезжаете?

— Вот сейчас едем. Но я приеду 10-го.

С тяжёлым чувством на душе вернулась я в номер. Ничуть не поверила этому «приеду». Передо мной стояло холодное, мертвое лицо. Словно тяжёлый камень лёг на душу и давит-давит её….

— Ну, где вы задержались? — обернулась ко мне Людмила Степановна и… осеклась.

Не знаю уж, как я выглядела, но она сразу, же спросила: «Что с вами? Вы кого-то встретили?»

Я, молча, опустилась на стул и только потом ответила: «Встретила. Человека, которого не надо было встречать».

Она тактично ни о чем не стала расспрашивать меня. Бессонная ночь. Тяжёлые, горькие думы….

«И ведь знает вопрос, заданный в письме: «За что вы меня наказываете обманом? Разве можно наказывать человека только за то, что носит он в душе доброе чувство?»

9-го числа вечером иду в музыкально-драматический театр «Король вальса», оперетта, Штраус. Иду, чтобы забыться.

Прекрасная и великая музыка Штрауса, голоса, костюмы, игра, выступления балетной группы театра заставляют отвлечься от дум.

Так и хочется ещё раз посмотреть эту автобиографическую повесть.

10-го к трем часам я прихожу в номер. Предупредила дежурную по этажу: «Будут спрашивать 207-ой номер, пожалуйста, вызовите меня. Я буду в номере». Что может приехать, об этом даже не было и мысли. Но надеялась, что позвонит и честно скажет: «Ни приехать, ни ответить на письмо я не могу. Вы уже извините».

В пятом часу меня вызывают к телефону. Бегу. Будто спокойно беру трубку и слышу чей-то мужской голос:

— Это из Киясово. В.Г. просил передать, что он уезжает в Можгу и что на следующей неделе будет в Валамазе.

…Нет слов передать, что творилось в душе….

«В Можгу». Так же можно сказать «в Пермь», «в Балезино» или ещё куда», — тяжело ворочалось в мозгу, — неужели же нельзя сказать правду? Кто он, этот человек, что сознательно сыплет соль на незажившую рану?

Тихо, точно неживая, еле передвигая ночи, возвращаюсь в номер. Людмила Степановна молча смотрит с состраданием на меня.

— Нет, я больше не могу смотреть, как вы мучаетесь. Рассказывайте уж, что ли, — просит она.

И я начинаю рассказывать.

— Вы знаете, кого я повстречала тогда? Человека, который причинил мне столько зла, а я люблю его, душой люблю.

Рассказываю, потому что нет сил, держать в себе новую боль. Рассказываю, не называя имени.

«Нет, нет. Лучше мне больше никогда не встречать его. А если встречу, так уж не начинать самой разговора. Сдержаться, не подходить, уйти. Будет в Валамазе, только мне не надо его видеть», — как заклинание, твержу я про себя.

— А ещё говорил «прие-е-ду», — с горькой иронией рассказываю я.

— Ну, значит, не любит, — говорит моя соседка по койке.

— Разве я не знаю об этом? — возражаю я, — но мог, же он по-человечески относиться ко мне.

— Ну, как «по-человечески?»

— Да так, как в школе, когда вместе работали. Ведь было же всё тогда хорошо, и мы были друзьями.

Сегодня я дома. Навещаю мою К.А. рассказываю о поездке. Только ни слова о встрече с В.Г.

«Хороший, чистый, светлый, тактичный, душевный, внимательный человечный». Да это же я сама наградила его такими качествами. И сейчас переживаю оттого, что не оказалось их в нем.

Простая дружба была сначала. Стала перерастать в другое чувство. Мне бы во время и победить его в себе. Так бы оно, и было, не оттолкни бы меня от себя мой благоверный своим нечистым поведением, не растопчи бы моего доверия к нему. Душа потянулась к другому. Благо он был рядом. И крепко приросла….

Сегодня я дома. Среди моих детей. Читаю письма старших. Душа будто успокаивается. И я надеюсь: может быть, перенесённая боль — последняя боль? Может быть это боль завершающейся операции по отделению одной души от другой?

Я не хочу больше боли. И снова твержу про себя: «Не надо мне больше видеть его».

Духовное богатство. Духовная щедрость. Не ищи их у людей, для которых высшее наслаждение — наркотическое опьянение, будь то алкогольное, никотинное, религиозное или какое другое.

«…Если это составляет удовольствие «. Да, для тебя именно это составляло удовольствие. И, черпая удовольствие в опьянении, ты растерял многие лучшие свои черты: душевность, внимательности, человеческое благородство. Они были, были у тебя, только сейчас безвозвратно потерянны. Никогда уже встреча с тобой и разговор с тобой не вызовет у меня душевный подъем. Беден ты стал душой своей, и нечем у тебя поделиться со мной. Длительное пребывание на руководящем посту без высоких коммунистических идеалов, без понимания того, кому ты служишь, породило в тебе ещё одно удовольствие быть выше людей, видеть их, преклонение перед тобой. Перед тобой? Нет, перед чином твоим.

А ведь мог бы ты стать совсем другим, ищи бы ты удовольствие не в наркотическом опьянении, познав, и прими бы ты существом своим эту «высокую материю», которую отбросил ты, как ненужную, в жизни своей.

Не понял ты нашей действительности, не познал законов диалектического материализма, не воспринял душой марксизм. Чуждым он тебе оказался.

Может быть, поэтому и стало для тебя создавать удовольствие наркотическое опьянение, может быть, поэтому ты и не мог найти удовольствие в трезвой жизни?

Вот сейчас, кажется, я окончательно хороню тебя. Ты мёртв. И не только для меня, но и для людей других.

И странно, чувствую, что, будто, начинает снова просыпаться душа, будто окончательно стряхивает она всё, что было ей чуждо, всё, что противоречило моим убеждениям.

И не надо больше видеть его.

Вчера зашла к Сагиде Михайловне поздравить её с днём рождения. Посмотрели по телевизору кино «Овод».