Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

«Создать такие условия, которые заставили бы предприятия выпускать новейшие образцы продукции, буквально гоняться за научно-техническими новинками, а не шарахаться от них…как чёрт от ладана».

Вот это правильно! Стоит жить для того, чтобы посмотреть, как это будет сделано, а может и самой принять в этом какое-то участие.

Простые люди труда. Раньше это для меня были люди преимущественно физического труда, сейчас — это люди любого труда, занятые непосредственно в производстве. Нет, им не чужд физический труд. Они используют его для создания и испытания новых машин.

Кому ты служишь? Я сейчас служу людям, и буду служить людям, работающим над конструкцией новых аппаратов, машин, испытывающие их, быстро внедряющие в производство, а так же работающим на новых конструкциях. Всю оставшуюся часть моей жизни я буду с теми, кто будет бороться за торжество человеческого разума.

Очень хочется, чтобы рядом со мной сейчас был отец мой. Нет, не то, чтобы был рядом, он и так всегда во мне, а чтобы говорил со мной, мечтал со мной. Трудно в жизни быть одной, хотя сейчас я уже почему-то меньше чувствую это одиночество. Легче сношу тяжесть его.

Наконец-то весна!

«ЦК, Политбюро, Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Л.И. Брежнев…проявляют трогательную заботу о подрастающем поколении».

Ага, очень трогательную! Не от этой ли «трогательной» заботы в районе стало вместо двух-четырех человек, двадцать восемь слабоумных. Не от неё ли юноши, а порой и девушки, вместо того, чтобы «иметь потребность и возможность заняться художественным, научным или техническим творчеством», занимаются нередко пьянством, благо для последнего им предоставлено куда больше возможностей, чем для первого.

Почему вы все молчите об этом на съезде?

Совсем неожиданно получила письмо от Б. Люды. Читала его и огромную радость, ни с чем не сравнимую, испытала я. Радость и гордость за себя, за то, что есть у меня на земле мой след, мои живые всходы, что мои убеждения не умрут со мной, что понесут его ученики мои, что не зря я жила на земле Люда пишет:

«…Анастасия Николаевна, я решила вступить в партию. Это для меня ответственный момент в жизни. Взвешивала всё. Рекомендации у меня уже есть. Я хотела бы попросить Вашу рекомендацию, но по Уставу это нельзя. Поэтому, посоветовались с секретарем парткома института, я решила попросить у Вас рекомендательное письмо. Это важно для меня лично, а не для чего-то более убедительного. Мне хочется, чтобы Вы, воспитывавшая меня в школе по своим убеждениям, дали мне своё напутствие свою рекомендацию в этом событии, для меня ответственном».

Конечно, сразу же Людё ответила. Умница наша, гордость школы, медалистка, гордость и моя тоже будет, я уверена, настоящим коммунистом.

Люда, Люда, ты и не представляешь даже, какой наградой наградила меня, если в самый ответственный момент своей жизни вспомнила меня, именно со мной в мыслях своих связала партию, звание коммуниста. Это ли не величайшая оценка моей жизни!

Нет, рано мне уходить из жизни. Такую оценку ещё надо заслужить.

И пусть себе трещат кузнечики в голове, пусть колокола трезвонят на все лады, я буду делать, и делать, отдавать все силы свои делу Маркса и Ленина.

Вся моя жизнь связана с партией. Не представляю себе жизни без неё.

Сегодня я, кажется, нажила себе ещё одного неприятеля. Н.Д. попросил меня, как члена административной комиссии, разобрать дело Галимова Сабира.

Сабир взял ружье, взял другое, отдал его сыну и вместе пошли в лес на охоту. А охота запрещена. Да и сыну всего 14 лет. Никакое оружие в руки ему давать не положено. При выходе из лесу он попал навстречу инспектору. Тот составил акт и передал его в Красногорскую административную комиссию, а она в нашу.

И вот Сабир предстал перед нами. Пытается доказать, что ни о какой охоте он и не думал, что просто пошёл прогуляться по лесу, захватив своего сына с собой, что решил его приучать держать ружье. И ни капли сознания, что нарушил закон:

«Чего я особенного сделал?» — невинно как агнец доказывает он.

Ещё до входа Галимова в кабинет договорились дать ему штрафу 20 рублей.

Выслушав оправдание Сабира, спрашиваю, что мы решим. Молчание. Предлагаю наше решение. Молча, поднимают руки. И сложилось у нашего Сабира мнение, что это я наказала его, что не будь бы меня, его бы оправдали.

Пошёл и бросил на прощание ехидно: «Спасибо за решение вам, Анастасия Николаевна». И никто из присутствующих не обрезал его, не сказал, что не я одна принимала решение. Промолчали, словно воду в рот набрали.

Как бояться люди испортить отношения! Как ужи, уползают в сторону, лишь бы их не тронули. И приходиться принимать на себя неприязнь этих правонарушителей, сносить их колючие взгляды, глухую порой ненависть.

Что же, кому-то надо же чистить наше людское общежитие. Благо не рождают в моей душе эти стычки никакого осадка. Наверное, потому, что слишком мелкими кажутся все обиды против той, огромной, которую причинил мне самый близкий моей душе человек. Не знаю за что, забросил её он в душу мою и …успокоился.

Пришёл журнал «Наука и жизнь». Смотрим всей семьей. Прочитали о теплице-гиганте в пригородном столичном совхоз-комбинате «Московский». И я вдруг размечталась вслух перед своими сыновьями и мужем:

— Вы понимаете, мальчики, как будет? Не десятки, а сотни гектаров будут сделаны такими теплицами, и выращиваться в них будут овощи, фрукты, зерновые огромных размеров. Сейчас вы видели лук больших размеров, а будет выращена пшеница, в колосе которой зерна будет по три сантиметра длиной…

— Ну, это уж ты хватила, чтобы зерно было три сантиметра, — обрывает муж.

— А что? Разве вы раньше поверили, если бы сказал кто-то, что куры могут нестись целый год, что можно вырастить вот такой крупный лук? Вот к концу столетия, — мечтаю я, — будет сломлено окончательно сопротивление милитаристов, и все умы, которые сейчас заняты совершенствованием оружия, будут работать для науки, все деньги, миллиарды рублей, что мы сейчас тратим на оборону, будут траться на создание огромных заводов с автоматами, которыми будет управлять один человек, вот таких вот теплиц, не теплиц, а полей под полимерной крышей, которым не страшны будут никакие засухи и наводнения. Вы не видите этого, а я уже вижу это…

Наверно каким-то необычным было моё лицо и глаза, что мальчики, как зачарованные, слушали меня, и у них блестели глаза.

— Для этого стоит жить, — продолжаю я, — учиться, работать.

Вечером Саша спрашивает меня: «Мама, почему ты не стала учиться дальше? Такой ум у тебя пропал».

— Война же, Сашок, была. Разве до этого было? Да и почему пропал? По наследству я передала его вам и разве плохо будет, если вместо моего одного ума будет три-четыре-шесть. Они больше могут создать, чем мой один ум. И эти мои умы так же, как я, никогда не убьют себя алкоголем. Отравленный алкоголем ум уже пропал для науки, для общества. Я не хочу этого, — говорю я моим детям.