Игорь Рабинер - Герои не нашего времени. Харламов, Тарасов, Яшин, Бесков в рассказах родных, друзей и учеников

Озеров хотел, чтобы лично Михаил Горбачев приехал вручить. Но тот так и не нашел времени. Николай Николаевич действовал через Раису Максимовну, которая на Михаила Сергеевича имела большое влияние. А награждал в итоге азиат такой хороший, которого Лев очень любил, — Рафик Нишанов (тогда — председатель совета национальностей Верховного совета СССР. — Прим. И.Р.). К нам тогда приехали еще Геннадий Хазанов, Никита Симонян, Алексей Парамонов, телекомментатор Георгий Саркисьянц с оператором. Еще фотограф, молодой мальчик, который потом передал снимки во все газеты.

Только они зашли — звонок: все, мол, переносится. Я сказала телевизионщикам, они ушли. Поехали по Чапаевке (Чапаевскому переулку. — Прим. И.Р.) — навстречу кортеж машин. Все поняли, развернулись и поехали обратно. Успели.

Подъезд у нас грязный был, лифты меняли — и на каждом этаже двери стояли, детали валялись. Они все шли пешком на третий этаж по этой грязи. Когда телевидение уехало и мы думали, что ничего не состоится, я поставила Симоняну, Парамонову и Хазанову на журнальный стол поднос: коньяк, закуску какую-то. Только налили — и вдруг звонок. Открываю — все приехали. Побежала, взяла поднос, отнесла в спальню, даже на пол поставила.

Сначала Лев было прослезился, когда ему вешали звезду. Даже заикался, начав говорить. А потом вдруг приободрился — и так хорошо высказался! Вообще-то он всю жизнь был малоразговорчив. Но уже к концу жизни стал любить выступать. И по делу. Хотя поначалу у него с этим было так себе.

После вручения кто-то сказал: «Так, может, обмоем?» Нишанов отреагировал: «А почему бы и нет?» Я притащила обратно этот поднос и рюмки. В общем-то отметили хорошо.

Лев уже не пил. Когда все ушли, он расслабился, и ему стало плохо. Там-то он собрался. Так же, как и с язвой во время футбольного сезона, когда она не болела. Но только матчи заканчивались — как начиналось… А потом он и произнес эту фразу — к чему, мол, сейчас было награждать, это надо было делать раньше.

На следующий день, 16-го, ему стало совсем плохо. 17-го мы отвезли его в госпиталь, а 20-го он умер ».

…Великого вратаря не стало, когда ему было всего 60.

Алексей Парамонов рассказывал: « Был дома у Яшина за неделю до его смерти. Исхудал он ужасно. И, что меня поразило, был в красной майке. Спрашиваю: «Лева, ты что, спартаковец?» Он слабо улыбнулся: «А что, и «Спартак» люблю» ».

« В Мельбурне в 1956 году мы с Яшиным жили в одном номере, — вспоминал Анатолий Исаев . — У нас отличные отношения были. В день открытия Олимпиады, 22 ноября, мы как раз дежурными остались. Жара страшная, люди в обморок от солнечного удара падали, — и Качалин нас с Левой пожалел. Пошло на пользу — я первый гол забил. Дружеские отношения у нас до конца Левиной жизни сохранились. Мы с Симоняном к нему приехали, когда он уже умирал, две недели оставалось. Позвонила Валентина Тимофеевна, пригласила прийти попрощаться… »

Вдова Яшина подтверждает: никаких клубных предрассудков у Льва Ивановича не было.

« Не было тогда такого, чтобы клубное соперничество на жизнь переносилось, — говорит она. — С теми же спартаковцами он в сборной сдружился. Созваниваются с Симоняном и начинают друг другу фразы на армянском говорить. И оба хохочут. С ним, Исаевым, Ильиным, Парамоновым муж был не разлей вода, а я — с их женами. Все игры сборной вместе смотрели. До сих пор перезваниваемся, дружим — с Хусаиновой, Парамоновой, Ивановой, Людмилой Симонян…

Однажды в игре со «Спартаком» смотрю — Толик Исаев грудью на Льва наскакивает, мешает ему выбить мяч. Приходим домой, спрашиваю: «Чего это Исаев так странно себя вел?» Так оказалось, муж и сам удивился, спросил его. А тот тихо говорит: «Извини, Лев, велели тебя нервировать». Опустил голову, пошел к центру поля и больше так не делал. С совестью у этих людей все в порядке, они очень ценили друг друга.

Один из моих зятьев — спартаковец. И ничего страшного! Когда у нас дома друзья собирались, футболистов там совсем немного было — Шабров да Царев. Остальные — из тех, кто в юности работал вместе со Львом на Тушинском авиазаводе. Все за разные команды переживали — и уживались нормально, подтрунивали друг над другом. Но даже в сборной он почти всегда играл в своей клубной фуфайке с буквой «Д». Даже фото есть: идут игроки с надписью «СССР», а он — в динамовской форме ».

Я бы сильно удивился, будь Яшин не таким, нетерпимым к другим командам. «Динамо» было для него понятием святым. Но это не означало, что красные цвета «Спартака» или черные — «Торпедо» вызывали у него ненависть, а их носители — отторжение.

Он был для этого слишком масштабным человеком. И добрым — это ведь о том же, что и его дружба с Пеле, Эйсебио, Беккенбауэром, невзирая на незнание языков. Или с англичанином Бобби Чарльтоном, который смог прилететь в Москву на его прощальный матч, хотя вроде как у него не было никакой возможности, и его не ждали.

Вот только они понимали его лучше, чем многие на родине.

«Часто ходите на Ваганьково к мужу?» — спросил я Валентину Тимофеевну в 2011-м.

« Да, — ответила она. — Первое время вообще каждый день ходила, гоняла от могилы всякие экскурсии. А то превратили кладбище в музей, и такую ахинею несут! В прошлом году меня тронуло, как два вратаря «Динамо», Владимир Габулов и Антон Шунин, прямо в день матча, совпавший с днем рождения Льва, принесли очень красивый венок. Каждый год на день рождения у могилы собирается очень много народу, хотя никого специально не приглашаю. Приходят не только динамовские ветераны — остальные тоже. И болельщики. Там же и поминки устраиваем, по рюмочке за упокой души выпиваем».

«Яшин говорил вам: «Я счастлив»? И был ли счастливым человеком?»

« Счастливым — был. Я видела это. Но вслух он об этом никогда не говорил ».

В том, что Яшин был счастлив в личной жизни, — не сомневаюсь. Но именно ощущения нужности людям, востребованности здесь и сейчас без оглядки на великое прошлое, мне кажется, ему и не хватило, чтобы прожить намного дольше шестидесяти.

В конце 2019 года я смотрел в кинотеатре фильм «Грех» Андрея Кончаловского о Микеланджело — и иногда думал о Константине Бескове. Когда чуть ранее читал роман «Луна и грош» Сомерсета Моэма о вымышленном художнике Чарльзе Стрикленде, прообразом которого стал Поль Гоген, — иной раз возникала та же параллель.

С большинством гениев — страшно тяжело. Но без того, что они создают, не было бы всей красоты этого мира.