Игорь Рабинер - Герои не нашего времени. Харламов, Тарасов, Яшин, Бесков в рассказах родных, друзей и учеников

Конечно, характер у Бескова был не сахар. И если во времена Симоняна со Старостиным благодаря их дипломатии расставания с игроками проходили гладко, то у Константина Ивановича разрывы становились неожиданными и происходили по ходу сезона. Иногда было и непонятно, за что. Могу массу примеров привести — да с тем же Ловчевым можно было найти компромисс, и Женька бы остался. Он был лидером команды, фигурой, авторитетом. Да, своеобразный человек — но, главное, в игре нельзя было сказать, что Ловчев уходил от борьбы. И он вовсе не «пошел с базара», даже разговоров таких не могло быть! Он был в порядке! Уверен, что Никита Палыч с Николаем Петровичем, у которых тоже были с Ловчевым конфликты, нашли бы с ним взаимопонимание.

А Константин Иванович четкую границу провел: нет — и все! Так же потом было со мной, Хидиятуллиным (у того, правда, другая история — он сам в ЦСКА ушел), Романцевым, Шавло, Гавриловым… Как только тренер решал, что игрок «не тянет» — его освобождали из команды. А те же Шавло с Сочновым потом в «Торпедо» доказывали, как умеют играть, Гаврилов вообще до сорока лет на поле выходил… Вообще, если наше поколение взять, то никто не ушел нормально, все покинули «Спартак» с какой-то обидой. Правда, в отличие от нынешних игроков, никто не бросал в адрес команды публичные обвинения ».

Рассуждения Ярцева и особенно его вывод перебрасывают логический мостик от Ловчева к историям звезд следующего, бесковского, поколения.

С Георгия Александровича, ушедшего из «Спартака» первым, и начнем. Тем более что ярчайшая история его прихода к Бескову уже описана выше.

Ярцев:

« Весь негатив, который Константин Иванович обрушивал на нас, нивелировал Николай Петрович. Помню, после одной победы Бесков в раздевалке такой разнос устроил! Мы сели в автобус, поехали в Тарасовку — и стояла просто гробовая тишина. Никто ни с кем даже не разговаривал, до такой степени в каждом копилась обида.

И каково же было наше удивление, когда утром встали — и на завтраке и зарядке вдруг появился Николай Петрович, которого в такие дни на базе не бывало. Начал рассказывать истории и потихонечку разогнал негатив шутками, воспоминаниями. Все заулыбались, начали смеяться — и в хорошем настроении разъехались по домам.

Тогда я уже понимал, что он великий педагог. Ведь характеры у людей разные, а обида в тот день у всех была общая. И чтобы вот так всех расслабить и развеселить, причем по-разному — одного подковырнуть, другому что-то рассказать — надо обладать удивительным даром. Он очень тонко чувствовал ситуацию в команде, и если Бесков мог дать волю эмоциям, то Старостин никогда себе этого не позволял.

Даже когда ты как бы находился у Бескова в любимчиках, иногда бывало очень некомфортно, а уж когда он положил на тебя «черный глаз» — тут уж совсем невмоготу. Я в полной мере испытал на себе и то, и другое. В 80-м, на первом собрании после проигранной московской Олимпиады, он сказал, что «виноваты те, кто не попал в олимпийскую команду». А на мой вопрос, в чем наша вина, ответил: «Вы не составили достойную конкуренцию». Это и положило конец моему пребыванию в команде.

В следующей игре мы победили «Локомотив», причем я на ту игру в отсутствие Романцева вышел капитаном. И каково же было мое удивление, когда на следующий день Константин Иванович вызывает меня: «Ты хотел ехать отдыхать в Кострому, так я тебя отпускаю».

На Бескова и его тогдашнее отношение к нам, полагаю, очень сильно повлиял тренерский штаб, который выбрал Константин Иванович. Не буду скрывать, что лизоблюдство и подхалимаж там были на высшем уровне. Любые твои слова, даже ничего не означающие, тут же передавались Бескову, но с совсем другим смыслом. Не исключаю, что лизоблюды — только уже другие — и на Романцева в какой-то момент сумели повлиять не в лучшую сторону.

Так вот, после «Локомотива» Бесков мне сказал, что я могу ехать отдыхать. И я пошел к Николаю Петровичу, который сидел в своем кабинете с братом. Они еще ничего не знали. Андрей Петрович, увидев меня, сказал: «Жорж, ну мы вчера отыграли! Молодец!» А я ему: «Да, хорошо вроде бы отыграли, но Константин Иванович меня в отпуск отправляет».

Что сказал Николай Петрович, услышав это, я опущу. И тут ему звонит сам Бесков. Я потихонечку вышел, а дверь у него плотно не закрывалась. И слышу, как один брат говорит другому: «Да, Андрей. Он Ярцева освобождает из команды». Открываю дверь: «Николай Петрович, а чего это Константин Иванович отправляет меня в Кострому? Я хочу в Крым поехать, на море отдохнуть. Я же тут не баклуши бил, а работал!»

Он отвечает: «Да, Жорж, а в Алушту поедешь?» Там была спартаковская база. Поехал с семьей и пробыл там 24 дня. Если бы сыну Сашке не надо было в школу, пробыл бы и дольше. Загорел здорово. Играть в «Спартаке» уже не рассчитывал — ведь Николай Петрович, завершая тот наш разговор, сказал: «Не волнуйся, зарплата до конца декабря сохранится».

Возвращаюсь, а в команде не из-за меня, а из-за общей усталости от происходящего, раздрай пошел.

На базе в тот момент при Бескове муха пролетит — и то слышно. В 77-м, когда у нас были великолепные отношения, он говорил мне: «Что это ты все время спишь после завтрака?» А он любил русские пословицы, и я ответил: «Константин Иванович, есть пословица: золотой сон — до обеда, а после обеда — серебряный». Он это запомнил, и, когда мы с Хидей ложились спать, говорил другим: «Не шумите, люди отдыхают!»

После того, как отношения испортились и я спал, Бесков стучал в дверь: «Опять лежишь? И этого приучил!» К Хиде в комнату он не заходил, все время с меня стружку снимал. А когда Вагиз из соседней комнаты говорил: «При чем тут он?» — Константин Иванович вроде как и не слышал.

Нам он говорил: «Пойдите, погуляйте, чего валяетесь?» Мы одеваемся, выходим на улицу. Навстречу идут Гаврилов с Шавло. И узнаем, что их он увидел на дороге и сказал: «Вы здесь до простуды, что ли, собираетесь гулять? А ну-ка пошли в номера!»

То есть на базе в 80-м году покоя не было. Кто в номерах — на улицу, кто на улице — в номера, все в «накрутке», никакой возможности расслабиться. Плюс Федор Новиков и другие помощники, которых мы уже не боялись, поскольку все равно не знали, что они Константину Ивановичу расскажут. Невозможно было предсказать, что в Тарасовке будет и как себя вести. Порой с утра вдруг слышали шум-гам. Выходим — Бесков в шашки играет. А играл он в них здорово. Часа полтора — два база просто шаталась от гогота. В другие же дни слова нельзя было проронить.

В карты Бесков играть запрещал, а мы это любили. В сборной с Блохиным, с которым и по сей день дружим, у нас вообще исключительный тандем был. Хотя в день игры в Тарасовке азартные игры были исключены — на такой «пинок» от Бескова можно было нарваться! Он всегда говорил, что нехорошо эмоции растрачивать. Разве что для шахмат, игры молчаливой, делалось исключение.