Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

Как и почему лидер русского либерализма, вождь кадетской партии, опытнейший политик и знаменитый историк П. Н. Милюков в разгар всемогущества Иосифа Сталина, в 1942 году, стал «сменовеховцем»? Свою «иллюзию примирения» П. Н. Милюков изложил в большой статье под ударным заглавием (каких никогда не было ни у евразийцев, ни у сменовеховцев!) — «Правда большевизма». Статья была ответом на статью «Правда антибольшевизма» непримиримого антибольшевика («при всех обстоятельствах»), эсера Марка Вениаминовича Вишняка. Вишняк поместил свою статью в «Новом журнале» № 2. Для зарубежных русских демократов и социалистов-антибольшевиков статья Милюкова оказалась «атомной бомбой» по своей неожиданности и по разрушительности прежней идеологии П. Н. Милюкова («Русский патриот», Париж, 1945).

Милюков писал: «Когда видишь достигнутую цель, лучше понимаешь и значение средств, которые привели к ней. Знаю, что это признание близко к учению Лойолы. Но… что поделаешь? Ведь иначе пришлось бы беспощадно осудить и поведение Петра Великого?». Вот куда на старости лет махнул Павел Николаевич как историк, подкинув Петру Великому Кобу, разбойника с Каджарского шоссе и грабителя Тифлисского государственного банка. Но П. Н. Милюков, как Наполеон, «существо только политическое» и мыслил всегда в категориях государственности, причем российская великодержавность всегда была целью его политической деятельности. А тут, в 1942 году, такой оглушивший его гром победы! Милюков так и пишет: «Гром победы раздавайся — этой обличительной цитатой Вишняк сразу хочет дискредитировать своих противников. Что же? Мне тоже приходится цинически повторить: да, гром победы раздавайся!..» И дальше идет не только политический дифирамб лично Кобе, но и оправдание всего ленинского Октября (чего не было ни у евразийцев, ни у сменовеховцев): «Были ли большевики органическим эпизодом русской истории? — задает вопрос Милюков и отвечает: — Ответ зависит от того, признаем ли мы Октябрьскую революцию 1917 года НАСТОЯЩЕЙ революцией в полном смысле этого слова. Французская и английская революции имели такой же (!! — Р.Г.) характер и были, несмотря (или даже вследствие) на свою разрушительную функцию, признаны не „эпизодами“, а органической частью национальной истории. Русская революция пошла дальше в направлении разрушения. Она в корне изменила старый социальный строй, уничтожила „классы“, перестроила политическую структуру, заменила старый государственный строй управлением партийных советов и оборвала моральную традицию, уничтожив старую интеллигенцию и посягнув на старую народную веру. М. В. Вишняк называет все эти перемены провалами. Но это значит — за разрушительной стороной русской революции не видеть ее творческих достижений. Мало того: это значит игнорировать связь русского революционного творчества (!! — Р.Г.) с русским прошлым, связь, которая, собственно, и подтверждает право рассматривать русскую революцию как „органическую“ часть русской истории. Еще Токвиль указал на подобную связь французской революции с прошлым». Вот он, тот же злосчастный «французский термометр»!

Но дальше — хуже. Милюков пишет: «…Россия давно перестала быть Россией Ленина, но было бы чересчур наивно утверждать, что к этому сводится ВСЯ „государственная мудрость“ диктатора. Едва успел умереть Ленин, как Сталин поспешил освободить свои руки от капитальнейшего ленинского тезиса — о необходимости мировой революции (вот как!!! — Р.Г.). Он объявил, что в России социализм может быть введен и без ее помощи. Это был первый и радикальнейший шаг в направлении дальнейшей эволюции (!!! — Р.Г.). Диктатор, правда, прикрыл свою ересь именем Ленина. Но он не был первым политиком, который скрыл свое нововведение под старым именем, освященным традицией. Сталин умудрился и свою коллективизацию земледелия оправдать цитатами из 28 томов сочинений Ленина. Было бы непростительной наивностью принимать такого рода „ленинизм“ всерьез…» Милюков пишет дальше: «… в среде наших союзников распространено опасение социальной революции в случае победы Сталина. Но этому противоречит вся история отношений Сталина к Коминтерну. В осуществимость „мировой революции“ в ближайшие годы действительно верили все вожди первоначального большевизма, начиная с Ленина. Но после провалов 1919–1923 гг. эта вера была потеряна. Я уже упомянул, что тотчас после смерти Ленина Сталин исключил „мировую революцию“ из расчетов собственной доктрины…»

В свете всего происшедшего за 37 лет по написании Милюковым «Правды большевизма» и происходящего на наших глазах во всем мире, я думаю, что предсказание наследника Сталина неуча Хрущева — «мы вас угробим!» — гораздо ближе к истине международного положения, чем архикабинетные иллюзии знаменитого ученого историка П. Н. Милюкова с его «исключением мировой революции из большевицкой доктрины».

Свою «иллюзию примирения» Милюков написал в 1942 году, когда начались победы на советском фронте, а скончался он в 1943 году 84 лет от роду. За несколько месяцев до смерти Милюков писал одному из друзей: «Сажусь за стол с пером в руке. Хочу что-то написать. Проходит четверть часа, полчаса — я сижу все так же и ничего не пишу…» Для политической биографии Милюкова было бы лучше, если б уже в 1942 году он оказался в таком «неписательском» состоянии. Тогда бы и иллюзорная «Правда большевизма» не появилась.

Столь же политически иллюзорна оказалась «смена вех» другого лидера русских либералов — В. А. Маклакова, главы Нансеновского комитета в Париже. Я знал лично и П. Н. Милюкова и В. А. Маклакова, от обоих в моем архиве есть письма. П. Н. Милюкову кое-чем я лично обязан и до сих пор вспоминаю об этом с благодарностью. В. А. Маклаков отнесся ко мне в Париже очень хорошо. Но говорить о них как людях я буду во второй части книги. А сейчас — только об «иллюзиях примирения».

12 февраля 1945 года во главе группы эмигрантов В. А. Маклаков посетил советского посла в Париже Богомолова. Свидание было заранее условлено. Вот что сказал совпослу, чекисту Богомолову блестящий представитель подлинной русской интеллигенции, в молодости близкий к Льву Толстому, Василий Алексеевич Маклаков: «Я хочу пояснить, почему мы пришли. Эмиграция была разнородна, но сходилась в одном: в враждебном отношении к советской власти. Считала ее главным злом, помнила только вред, который она причинила, и ждала, когда она упадет. Примирение с ней она считала изменой и предпочитала здесь вымирать <���…> Действительные события оказались для всех откровением, Мы не предвидели, насколько за годы изгнания Россия окрепла <���…> Мы восхищались патриотизмом народа, доблестью войск, искусством вождей. Но должны были признать, что <���…> все это подготовила советская власть, которая управляла Россией… Нужно работать для взаимного понимания и примирения. Эту работу мы делали независимо и будем ее продолжать. Мы вам о ней говорим не для практических целей <���…> Но раз мы признаем советскую власть национальной властью и с нею не боремся, мы хотим, чтоб про нашу работу, которую мы ведем для пользы России, вы непосредственно узнали от нас <���…> И наконец, те, которые думали окончить свои дни в эмиграции и России больше не видеть, счастливы, что воскресения России дождались и могут лично приветствовать ее в лице ее представителей <..> Если существуют течения прежней борьбы с советской властью, то это не мы. Мы борьбу прекратили. От тех, кто ее хочет вести, мы отделились. Самого крушения советской власти мы уже не хотим, Мы знаем, чего стоит стране революция, и еще новой революции для России не пожелаем. Мы надеемся на дальнейшую эволюцию…»