Роман Гуль - Я унес Россию. Апология русской эмиграции

Что же ответил подлинному представителю русской интеллигенции В. А. Маклакову совпосол, чекист Богомолов? Он ответил ему так, как и должен был ответить и как только и мог ответить чиновник-чекист. Сначала он выразил «некоторое недоверие» к эмиграции. А потом сказал: «Мы должны к вам присмотреться, вас изучить, убедиться в вашей искренности». И закончил эту чекистскую казенщину предложением всем пришедшим выпить с ним за советский народ, за Красную армию и лично за генералиссимуса Сталина. Ничего не поделаешь, пришедшие выпили с Богомоловым за генералиссимуса!

Истины ради надо сказать, что В. А. Маклаков очень скоро понял ошибку своего «хождения в Каноссу». Но об этом — во второй части книги, когда я буду говорить о «России во Франции».

В противоположность евразийцам и сменовеховцам «возвращенчество» не представляло собой «группы» и никакой «новой идеологии» не выдвигало. Напротив, все они крепко-накрепко держались своих старых, дореволюционных убеждений. Их было четверо — умеренные социалисты. А. В. Пешехонов, видный публицист, народник, редактор известного дореволюционного толстого журнала «Русское богатство», сам себя называвший «младшим соратником В. Г. Короленко». Е. Д. Кускова, столь же известная публицистка, социалистка, но ни с какой партией у Е.Д. романа так и не вышло. В молодости начала с марксистской ортодоксии, кончила беспартийной умеренностью. Была «сама по себе». Ее муж, экономист С. Н. Прокопович. И М. А. Осоргин (Ильин) — писатель-беллетрист и публицист, в молодости ходивший в «эсерах», а потом, как и Кускова, ставший одиночкой, причем иногда заявлял себя «анархистом», но думаю, это не очень всерьез, больше так — «бутада», бомб он не делал, в кафе их не швырял, ни безвластия, ни непротивления не проповедовал, вообще — ничего «страшного». Все четыре из России были высланы в начале 20-х годов как вредные «делу пролетариата». Они и были «вредны» (не пролетариату, конечно, а ленинским псевдонимам). Все были типичные представители «ордена русской интеллигенции». Теперь таких людей уже нет. «А все-таки жаль…», как поет талантливый Б. Окуджава (добавим за него), что нет уже русской интеллигенции, а есть советская образованщина.

В эмиграции, когда из-под их ног ушла почва родины, они по-разному политически затосковали. Подчеркнуто это выразил А. В. Пешехонов в яркой брошюре «Почему я не эмигрировал?». Почему же? Да потому, что бежать — пусть от ужасов большевизма (чего А.В. нисколько в своей брошюре не отрицал и не умалял) Пешехонов считал — «противным чести» и, как подлинный народник, считал, что должен разделить судьбу своего народа. Короче, Пешехонов прозой писал то, что стихами писала Ахматова: «Но вечно жалок мне изгнанник / Как заключенный, как больной / Темна твоя дорога, странник / Полынью пахнет хлеб чужой». Посему Ахматова и не эмигрировала, хотела «быть с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был». Скажу в скобках, я такого «физиологического народолюбия» с ущемлением моей личной свободы никогда не разделял и не разделяю. Если твой народ подпал под власть «разбойничьей шайки», почему же и тебе под нее надо лезть? Под эту «разбойничью шайку»? Я стал эмигрантом без моего волеизъявления. Выслала Украинская директория под немецко-украинским конвоем. Но когда переехал границу всей этой всероссийской мерзости, называющейся «революцией», я вздохнул с истинным чувством облегчения. Слава тебе, Боже!

Вспоминаю, в революцию 1848 года в Германии к саксонскому королю пришла депутация народных представителей с требованием отречения короля и с проектом этого отречения, но они полагали, что король заупрямится, не пожелает и прочее. А король был умница, взял отречение, подписал и, возвращая, сказал: «Macht Euren Dreck aleine!». То есть — «Делайте ваше дерьмо сами». С саксонским мягким акцентом это звучит особенно хорошо. Сходным королевскому чувству было и мое облегчение при переезде границы. Конечно, король в эмиграцию не уходил. И вскоре был восстановлен. Я же — уходил (может быть, на всю свою жизнь) в чужую страну (так оно и вышло — на всю жизнь!). И передо мной, естественно, как перед всяким «изгнанником» (по Ахматовой) вставал выбор меж двумя ценностями — родина иль свобода? Не задумываясь, я взял свободу, ибо родина без свободы уж не родина, а свобода без родины, хоть и очень тяжела, может быть, даже страшна, но все-таки — моя свобода.. Так что «надменные строки» Ахматовой о каком-то «изгнаннике» меня всегда необыкновенно отталкивали. Но вернусь к «возвращенчеству».

Охваченный сей народнической «ностальгией» и чувством «долга перед народом», А. Б. Пешехонов в середине 20-х годов стал проповедовать в Зарубежьи возвращение «домой», причем измерял российскую революцию тоже «французским термометром», полагая, что нэп это «Термидор», который излечит эксцессы и уродства большевизма, открыв дорогу здоровому всенародному строительству Новой России. Вот на эту «честную работу» с новой властью и звал замечательный человек по своей душевной чистоте и публицистической одаренности, «младший соратник Короленки» Александр Васильевич Пешехонов.

Сам он и возвратился в Советский Союз, но, увы, куда хотел, в коренную Россию ГПУ Пешехонова не пустило. Когда-то Пешехонов писал, что советскому человеку некуда податься: либо могила, либо тюрьма, либо… советская служба. Из трех зол ему дали пока что меньшее: советскую службу, «прикомандировав» его «на время» к какому-то полпредству в Прибалтике, где он и умер совсем не старым — шестидесяти шести лет. Подтолкнули? Помогли? Ничего не известно. СССР — страна великих уголовных возможностей. Горький умер по-одному. Сын его Максим — по-другому. Фрунзе — по-третьему. Устрялов — по-четвертому. Артист Михоэлс — по-пятому. Киров — по-шестому. Зинаида Райх — по-седьмому. Слащев — по-восьмому. Разновидностей коммунистического «мокрушничества» не перечислить! А сколького мы не знаем!

Столь же страстную проповедь «возвращенчества» в середине 1920-х годов повела в зарубежной печати и Екатерина Дмитриевна Кускова. Я ее лично знал. И должен сказать, что счастлив, что знал эту выдающуюся женщину, Но мне думается, в Е.Д. был некий разлад: душа — христианка (настоящая), а рассудок — социал-демократ. Поэтому в частной жизни Е.Д. была человеком необыкновенным: всякому бросалась помочь; тут не было ни эллина, ни иудея, ни богатого, ни бедного, ни правого, ни левого — люди, и только люди! А вот в писаниях часто проявлялась куриная слепота социалистического доктринерства. Ее «возвращенческая» публицистика под лозунгом «засыпание рва» (то есть рва гражданской войны между эмиграцией и СССР) ничего кроме раздражения и неприязни к ней лично в эмиграции не вызвала. И особенно потому, что Е.Д. в своих писаниях была страстна, резка, но… не убедительна.