Нина Штауде - Воспоминания

С назначением даты защиты докторской диссертации дело оказалось не так просто, как предполагалось. Почему-то из университета перенесли ее в ИАФ АН СССР. Главные оппоненты В. Г. Фесенков и И. А. Хвостиков долго не давали отзывов, хотя предварительные отзывы их имелись в деле. Затем оказалось, что В. Г. Фесенков настаивает на доработке. Было выполнено и это. Весной с 15.V.1948 года я снова была в Москве и лечилась в Болшево. Удалось получить еще несколько положительных отзывов о диссертации. К 1. IX я вернулась в Алма-Ату уже в новый дом Г. А., у меня оказалась прекрасная большая комната, часть которой можно было отвести под лабораторию. В помощь мне по части наблюдений и обработки их Г. А. Тихов дал младшего научного сотрудника М. П. Перевертуна, который серьезно заинтересовался темой сумерек и имел в виду заняться ею и для своей кандидатской диссертации. В план 1949 года Г. А. поставил не только штатную единицу для этого сотрудника, но и 20 тысяч рублей на оборудование. Кое-кто критиковал мою примитивную «коробочку» — трубочный фотометр, хотя при надлежащей обработке он давал такую же кривую температур в верхних слоях атмосферы, как американские наблюдения NACA с помощью дорогостоящих подъемов шаров и зондов. Но, конечно, воспользоваться фотоэлектрическим методом было очень интересно. Весною я снова поехала в Москву, побывала и в Ленинграде. На 29.VI была назначена защита моей диссертации. К сожалению, не оказалось достаточного кворума на заседании. 1950 год был заключительным в моей научной деятельности. В феврале я приехала к предполагавшейся защите, но заболела и сама, и тяжело был болен один из главных оппонентов В. П. Ветчинкин. 6.III он скончался. Вернувшись к лету в Алма-Ату, продолжали мы с М. П. Перевертуном собирать наблюдения сумерек. 2.IX скончалась дорогая моя Людмила Евграфовна Тихова, а к 1 января 1951 г. во время чистки Казахской Академии наук было мне предложено подать заявление об уходе с работы «по состоянию здоровья». Г. А. Тихов смот рел на это как на временную меру и не раз потом предлагал мне снова принять участие в научной работе, но моя энергия в этом отношении оказалась исчерпанной, и я даже охотно ушла на пенсию. В конце 1957 г. я совсем уехала из Алма-Аты, оставив «в наследство» Казахской академии наук свою незащищенную докторскую диссертацию под заглавием: «Теория сумерек» и «Дополнительные главы» к ней, а также несколько рукописных работ, переданных в редакцию «Известий Академии наук Казахской ССР». За второй период моей научной деятельности, т. е. после репрессии 1935–1944 гг., мною было напечатано в изданиях Академии наук СССР и Академии наук Казахской ССР значительное количество научных работ, главным образом по теории сумерек.

После 1950 года научной работы я не вела.

22 июня 1979 г.

Милая Лидия Дмитриевна!

В одном из своих писем ко мне Вы высказали пожелание, чтобы к конференции по случаю 125-летия со дня рождения Н. А. Морозова, бывшего долгие годы директором Института имени П. Ф. Лесгафта, я написала кое-что ему посвященное.

Несмотря на свое долгое пребывание в одиночном заключении это был очень общительный и приятный в общении человек. Он вообще любил все живое. Жившую в камере мышь считал своим другом и случайную муху, конечно, не убивал. Впервые я увидела его, приехав просить его участвовать в концерте, который был устроен кассой взаимопомощи В. Ж. К. для выдачи пособий нуждающимся курсисткам. Была у него вдвоем, не помню уже, с кем именно.

Он очень любезно согласился прочитать на вечере некоторые из своих «Звездных песен» и имел большой успех. Когда в 1917 г. закончилась моя аспирантура на В. Ж. К., но я еще имела связь с лазаретом, помещавшимся в новом здании В. Ж. К. на Среднем проспекте, Н. Н. Гернет, ко мне всегда прекрасно относившаяся, упомянула, что Н. А. Морозову требуется помощник-вычислитель для определения обстоятельств некоторых древних затмений. Отчасти это было связано с большой работой по продолжению вглубь веков «Канона затмений» Оппольцера, предпринятой РОЛМ и руководимой молодым талантливым астрономом М. А. Вильевым. С 1.Х.1918 г. я была включена в штат Астрономического отделения Института им. П. Ф. Лесгафта и числилась там до своего отъезда из Ленинграда 14.III.1935 г. С порученной мне Н. А. работой я справлялась быстро, а затем развивала собственные мысли, попутно возникавшие. Такова, например, работа о строении кольца астероидов. Близость космической эры требовала изучения верхних слоев земной атмосферы, что особенно интересовало летчиков. Н. А. Морозов давал мне полную свободу и даже отпустил на 3 года в Москву для совместной работы с В. Г. Фесенковым и В. П. Ветчинкиным, этим вопросом о верхних слоях интересовавшимися. Не возражал он и тогда, когда по возвращении из Москвы в 1927 г. я стала работать не в его секторе, а в образовавшемся Астрофизическом, которым заведовал Г. А. Тихов. А тут как раз шла подготовка к 1 конференции по изучению стратосферы, в организационный комитет которой я и была кооптирована. М. А. Вильев к тому времени, к сожалению, скончался, и большой материал по солнечным затмениям, коллективно членами РОЛМ полученный, остался в архиве неиспользованным. В 1921 г. была организована экспедиция на солнечное затмение в Мурманск, и Н. А. Морозов лично провожал нас на вокзале. Работать с ним было легко и как-то весело.

Правда, с историками он разошелся во взглядах на хронологию Средних веков. На одном из заседаний Н. И. Идельсон очень убедительно опровергал мнение Н. А. Морозова, будто вся древняя история «выдумана» переписчиками, а секретарь общества В. А. Казицын сочинил стихотворение: «Пятна на Солнце», где говорилось: «Мы этот грех ему простим — бывают и на Солнце пятна!».

Принимал Н. А. Морозов всегда деятельное участие и в «праздниках Солнца», на которых в день зимнего солнцестояния делался доклад о новых достижениях науки о Солнце, а во-втором, музыкально-литературном отделении, исполняли: «Пудами тяжести носили — была нам ноша нипочем: теперь же тонну нам всучили, под ней наверно, мы умрем!..».

Жил Н. А. долго, последние годы в родном имении «Борок».

В последнее время достоянием гласности стали многочисленные списки огромной массы репрессированных в 30–50-е годы наших сограждан. Произвол и насилие коснулись всех слоев еще только рождающегося советского общества. И если раньше мы узнавали все больше о беззакониях против партийных и государственных деятелей, против оклеветанных военных и репрессированных работников культуры, то теперь мы знаем, что Молох обрушился как на многомиллионную массу крестьянства, так и на уникальные профессиональные группы ученых и техников, к числу которых относятся и кадры отечественной астрономии.