Франческо Пастура - Беллини

«На что, собственно, рассчитывает теперь Беллини или кто-то, стоящий за ним? — взрывается гневом Романи. — На то, что время движется для поэта иначе, нежели для маэстро? Что прошедшие месяцы потеряны только для него одного? Что лишь ему проданы мое время, моя личность и мой мозг? Что я должен оставить всякую другую работу и заниматься его либретто, как будто двенадцать тысяч франков, предназначенные ему, попадут в мой кошелек? И если он писал музыку второпях, то и я сочинял стихи спешно, страдая каждый день от его капризов и от тирании его музыки. И если эта его музыка не имела успеха, на который он рассчитывал, какой смысл залечивать свои раны, обвиняя меня в потере времени, тогда как виноват во всем только он один. Опера написана в три месяца? — продолжает Романи. — Так ведь это же свинство, сработанное в три месяца. Пусть утешится Беллини — одним ударом топора дерево не повалить. Что ему от этой неудачи? Остался без денег? Двенадцать тысяч франков он получил. Остался без славы? Так его ждут милорды на Темзе. Испорчена репутация? В глашатаях недостатка нет. Друзья, причем весьма влиятельные, у него есть, и автор письма, на которое я отвечаю, — прекраснейший пример тому, и да ниспошлет ему бог здоровья, дабы он служил вечным образцом театрального благородства».

Этой припасенной для конца ядовитой стрелой, нацеленной прямиком в «друга», написавшего письмо, поэт завершает свое публичное выступление. Но мы полагаем, если кто-нибудь и нуждался в уроке благородства и честности, так это сам Романи.

Беллини прочитал ответ Феличе Романи, когда заканчивал сборы перед отъездом в Лондон. Хорошо зная заносчивый и вспыльчивый характер поэта, он мог ожидать от него многого, но никак не столь кровожадных оскорблений, которые унизили маэстро, вызвав громкий резонанс в Милане, к тому же поэт не довольствовался публикацией в газете — он не ленился и устно распространять свои выпады против Беллини всюду, где только было возможно.

«Со страниц газеты именно он, Романи, перенес спор в гостиные и кафе, — рассказывает Скерилло, используя сведения Флоримо. — Тщеславный, обидчивый, колкий, он нередко заводил разговор о невежестве композиторов и прежде всего о Беллини…» С каждым днем атмосфера вокруг музыканта становилась все более гнетущей — он чувствовал себя словно зажатым в крепкие тиски.

Конечно, Беллини обязан был ответить Романи и, должно быть, собирался потребовать сатисфакции за эти недопустимые обвинения и клеветнические измышления, но кто-то, очевидно, отговорил его, ибо шум вокруг дуэли мог бы затронуть более деликатную тему, касающуюся его личной жизни, и вовлечь в спор другие лица. Кроме того, он был связан поездкой за границу, которую невозможно было отложить, поскольку дата отъезда была увязана с пересадками в Пьемонте, во Франции и переправой через Ла-Манш.

Беллини оставалось только одно: ответить Романи еще одним письмом, которое могло бы последовательно опровергнуть все вымыслы, инсинуации и оскорбления, не касаясь при этом по возможности никаких интимных сторон. Ответ этот Беллини поручил подготовить одному своему другу (возможно, даже нескольким друзьям), и утром 10 апреля, как было определено заранее, он отправился вместе с супругами Паста в Англию. Он удалился, можно сказать, едва ли не на цыпочках, как человек, покидающий место, где на него обрушилось столько страданий, словно отправился в изгнание — тайком, неприметно, не желая, чтобы его кто-нибудь видел. Он уехал, исполненный горечи и с комком в горле. Он покидал «свой» Милан, который из-за злобных выпадов друга стал его врагом, покидал, полагаясь, как всегда, на бога, которого он неизменно призывал на помощь в самые трудные минуты жизни, и на целительное время.

Ответ Беллини на выступление Романи появился на следующий день после отъезда маэстро в газете «Севильский цирюльник» от 11 апреля 1833 года. Письмо было подписано неким Пьетро Мариетти. Очевидно, это был псевдоним, под которым скрывался друг (или друзья), сочинивший его. Возможно, Беллини перед отъездом читал это длиннейшее послание, занявшее две газетные колонки, набранные мельчайшим шрифтом.

Однако впечатление оно произвело отнюдь не такое, на какое рассчитывал его автор. При всех благих намерениях письмо Мариетти было столь же неубедительным, сколь и растянутым. Вместо опровержения лживых выпадов и обвинений Романи с помощью точных дат и ссылок на свидетелей Мариетти предпочел оспаривать их пространными рассуждениями, и полемический спор утратил остроту, увязнув в бесплодном и нудном многословии.

Единственная колкость в адрес Романи, прозвучавшая убедительно и сжато, — это фраза насчет бестактности поэта, вовлекшего в спор «некоторый момент», не имевший к нему никакого отношения. «Еще одно доказательство слепой злобы и полнейшего неуважения, — заключает Мариетти, — вы дали в вашем письме, когда, не зная, как еще обрушиться на Беллини, не постыдились намекнуть на «некоторый момент», хотя как человек воспитанный, вы ни в коем случае не должны были его касаться. Не буду больше ничего говорить по этому поводу, — завершает он, — потому что очень опасаюсь пробудить в вас столь сильный укор совести, что он омрачит славу, какую вы надеетесь приобрести этим вашим злобным письмом, которое, если взглянуть на него спокойно, сами увидите, было написано в несчастливую минуту вашей слабости».

Под письмом Мариетти издатель газеты поместил короткую реплику, в которой сожалел об этих бесполезных препирательствах, не приносящих ничего хорошего, и выражал огорчение, что «двое выдающихся, талантливых людей, которые должны были бы вместе, в дружбе и согласии, еще больше прославить свои имена на поприще столь благородного искусства и возвеличить славу Италии, вместо этого опускаются до поистине ребяческих споров и едва ли не женской болтовни».

Слова, несомненно, справедливые, в которых чувствуется желание примирить спорщиков. Но Романи, уже слишком распаленный, не слышал на это ухо, как, впрочем, показал, что не заметил и последнюю колкость Мариетти. В пылу полемики он думал только о том, как уничтожить своих врагов. Почувствовав, как опытный писатель, что тон и стиль письма Мариетти может погасить спор, он вновь набросился на своих противников и тотчас опубликовал в газете «Эко» новый ответ. В нем Романи ловко подменил суть спора и обернул все приведенные аргументы обвинения против самого обвинителя.

Что же касается упрека в том, что поэт намекнул на «некоторый момент», то теперь он едва упоминает о нем, но присоединяет к нему другую инсинуацию, утверждая, будто отъезд Беллини в Лондон очень похож на бегство человека, у которого земля горит под ногами. «Беллини снова исчез… Но я вижу пароход, с необычайной поспешностью пересекающий Ла-Манш и оставляющий за собой длинный шлейф черного дыма… На этом пароходе знаменитый паломник… И я снимаю перед ним шляпу и восклицаю: маэстро Винченцо! И на этот раз ваша Минерва ввела вас в заблуждение, не поняв сути спора и переоценив силу ваших защитников. Да будет она более удачлива впредь! И пусть поможет вам перечеркнуть в Англии ошибки, которые вы допустили в Италии!..»