Франческо Пастура - Беллини

Это блуждание по городу, которое словно возродило его, навсегда запомнилось маэстро. «Не могу забыть, — заключает он, — впечатление, произведенное на меня этим загадочным Лондоном, который обилием света стремится одолеть постоянный туман». Свет этот, ворвавшийся в его душу, окончательно рассеял последние следы огорчений и печали.

В Лондоне Беллини жил на Олд Берлингтон-стрит, 3, где остановились супруги Паста и, возможно, другие итальянские певцы. Главное удобство этого заведения — то ли гостиницы, то ли пансионата — заключалось в том, что оно находилось поблизости от Кингс-театра. Это достоинство весьма оценили артисты, а с ними и Беллини, когда начались представления его опер.

Оказавшись в первые дни свободным от дел, музыкант воспользовался этим обстоятельством, чтобы освоиться в английской столице, увидеться со старыми знакомыми и приобрести новых друзей. Первым, кого он встретил тут, был, конечно, Микеле Коста, его давний товарищ по консерватории, который стал теперь художественным руководителем Кингс-театра. Для новых знакомств Беллини использовал обычные рекомендательные письма, какими друзья снабдили его перед отъездом из Италии, адресовав их людям, чье покровительство, несомненно, могло быть ему полезно в Лондоне. В частности, Лампери рекомендовал его графу Номис ди Поллоне, послу короля Сардинии в Англии, а маэстро Крешентини написал герцогине Гамильтон, бывшей в молодости, в Неаполе, его ученицей, а теперь занимавшей высокое место в великосветском обществе английской столицы.

Возможно, направляясь в дом герцогини Гамильтон, Беллини сделал для себя удивительное открытие. Он увидел человека, несшего длинный шест, к которому были прикреплены две склеенные оборотными сторонами театральные афиши. Такая передвижная уличная реклама поначалу удивила Беллини, показалась весьма забавной. Когда же он подошел поближе и прочитал афишу, то обнаружил, что вечером в театре Друри-Лейн дается его «Сомнамбула» на английском языке, а в главной роли выступает знаменитая Малибран [73].

Это открытие было для Беллини подобно удару молнии. Он много слышал о необыкновенном таланте певицы, француженки по месту рождения, испанки по национальности и «гражданки мира» по непоседливости. Малибран была дочерью знаменитого тенора Мануэля Гарсиа [74], который обучал ее искусству пения и актерскому мастерству со строгостью, граничившей с тиранией. Но, сумев ввести в границы искусства ее бурный врожденный темперамент, он сделал из нее великолепную артистку.

В 1833 году Марии Малибран исполнилось двадцать пять лет, но ее жизнь уже была переполнена событиями. Дебютировала она в шестнадцать лет, покорив своим голосом Францию и Испанию. В восемнадцать лет отправилась в Америку, где вышла замуж за престарелого банкира Малибрана, с которым вскоре разошлась из-за несходства характеров, и вернулась в театр, увеличивая день ото дня свой исключительный успех.

Полное завоевание Италии произойдет в следующем году, но Беллини уже доводилось слышать о ней, как о некоем чуде. Он знал, что любая подготовленная ею партия приобретала особую выразительность, потому что исполнять роль для Марии Малибран означало прожить ее в музыке и на сцене. Вот почему стали знаменитыми ее Дездемона, Розина, Семирамида и другие героини, к которым она прибавила теперь и нежную Амину, выбрав ее, несомненно, потому, что роль была близка ее сердцу.

Прочитав переносную афишу, Беллини позабыл, что находится на оживленной лондонской улице. Он больше ничего уже не видел и не слышал — он думал только об одном: о том, что Мария Малибран в этот вечер будет петь в его «Сомнамбуле», что совершенно необходимо послушать ее и хорошо бы сделать это инкогнито.

По-видимому, сделать это было нелегко, поскольку он, находясь в Лондоне всего несколько дней, успел познакомиться только с людьми театра. Но на помощь пришла герцогиня Гамильтон. Приветливо встретив маэстро, который весь светился от радости, она поинтересовалась, в чем причина столь прекрасного настроения. Узнав о его желании присутствовать инкогнито на спектакле, герцогиня любезно пригласила Беллини составить ей компанию и вечером быть почетным гостем в ее ложе в театре Друри-Лейн.

Поначалу впечатление от исполнения оперы было у Беллини удручающим. Но пусть он сам расскажет об этом:

«У меня не хватает слов, — пишет Беллини Флоримо, — чтобы передать тебе, как была истерзана, вымучена или, как говорят неаполитанцы, «ободрана» моя бедная музыка этими англичанами, тем более что пели ее на языке птиц, скорее всего попугаев, который понять я был не в силах». Но в этом отчаянном письме имелись и нотки утешения: «Только когда пела Малибран, я узнавал свою «Сомнамбулу». Но, возможно, даже в эти минуты он еще не смог по достоинству оценить превозносимую всюду певицу. Она открылась ему во всем блеске лишь в самом финале оперы, когда исполнила заключительную кабалетту.

«Но в аллегро последней сцены, — отмечает Беллини, — а точнее в словах «Ah, m’abbraccia!» («Ах, обними меня!») она вложила столько чувства, с такой искренностью произнесла их, что поначалу удивила меня, а потом доставила огромное удовольствие». И тут произошло непредвиденное. Обнаружив, что его замысел выражен с такой же пылкостью чувств, какую он вложил в свою музыку, маэстро не смог сдержать радость, охватившую все его существо, и в неудержимом экстазе громко выразил свой восторг.

«Забыв о том, что нахожусь в английском театре, забыв об аристократическом этикете и уважении к даме, справа от которой я сидел в ложе второго яруса, отбросив скромность (какую каждый автор должен выказывать, даже если и не отличается ею), я первый закричал во все горло: «Браво! Браво! Молодец!» и изо всех сил захлопал в ладоши».

Публика поначалу была изумлена, а потом начала возмущаться. Такое немыслимое вторжение в партию, совершенное каким-то бешеным юнцом, было чересчур вызывающим для чопорной английской знати, и этот инцидент мог вызвать обратную реакцию — если не осуждение оперы, то по крайней мере холодный прием ее, а также и певицы. «Мой чисто южный порыв, даже, я бы сказал, вулканический, совершенно необычный для такой холодной, расчетливой и педантичной страны, как Англия, — продолжает Беллини, — поразил и удивил детей Альбиона, которые стали спрашивать друг у друга, кто этот смельчак, позволивший себе подобное».

Беллини так никогда и не понял, как же публика мгновенно раскрыла его инкогнито, ведь никто не сообщал, что он находится в театре, и вмиг все неожиданно изменилось. «Спустя несколько мгновений, узнав, что я автор «Сомнамбулы», публика устроила мне такую овацию, что из скромности я вынужден промолчать об этом, не сказав ничего даже тебе». К счастью, скромность не помешала ему продолжить рассказ о событиях этого вечера, который, несомненно, был одним из самых прекрасных в его творческой жизни.