Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

284Этот пост занимал в то время А.-М. д’Эмар (см. примеч. 167).

285По словам Рёдерера, Наполеон как-то воскликнул: «Никогда дочь Неккера не вернется в Париж!» (цит. по: DAE-1996. Р. 136). Первый консул не ограничился разговорами «в своем кругу»; узнав, что Сталь намеревается вернуться из Швейцарии во Францию, он 10 февраля 1803 г. отправил министру юстиции Ренье (в чьем ведении с сентября 1802 г. находились и полицейские дела) письмо с приказанием выслать ее назад, лишь только она пересечет французскую границу; министр отдал приказ направить в город Мелён (к юго-востоку от Парижа) жандармского офицера, чтобы арестовать Сталь, если она направится в столицу, и она, узнав о готовящихся против нее репрессивных мерах, во Францию не приехала. О ярости, с которой Бонапарт высказывается против ее пребывания в Париже, г-жу де Сталь 22 июня 1803 г. предупредил сенатор Доминик-Жозеф Гара, многолетний друг семьи Неккеров (см.: DAE-1996. Р. 137).

286Намек на Жана-Мари Савари (1774–1833), который в описываемый период командовал жандармерией (фактически — личной гвардией первого консула) и был доверенным лицом Бонапарта. В дальнейшем Савари исполнял различные военные и дипломатические поручения императора (из них самым позорным было его участие в аресте и казни герцога Энгиенского — см. с. 80–81 и примеч. 380 и 381), а в 1810–1814 гг. занимал пост министра полиции. Г-жа де Ремюза, статс-дама императрицы Жозефины, рассуждая в своих «Мемуарах» о доверии, которое питал император к Савари (особенно удивительном, если учесть его собственную убежденность в том, что этого приближенного «необходимо постоянно подкупать»), приводит следующее высказывание императора: «Прикажи я Савари избавиться от жены и детей, я уверен, что он покорился бы без колебаний» ( Rémusat . Т. 2. Р. 245).

287Роман в письмах «Дельфина» вышел из печати 14 декабря 1802 г. Отзывы о нем в печати (за исключением трех, написанных людьми, близкими к Сталь: Констаном, Клодом Оше и Женгене) были весьма критическими; журналисты нападали на Сталь за ее отношение к религии (противопоставление толерантного и свободного протестантизма черствому, бездушному католицизму), за излишнее свободомыслие ее героини — молодой вдовы, которая от невозможности соединиться с возлюбленным уходит в монастырь, но, узнав о том, что предмет ее страсти, Леонс, овдовел и вновь свободен, разрывает обет и бежит из монастыря, а после смерти возлюбленного кончает жизнь самоубийством. Такое «философическое» поведение само по себе уже представляло собой вызов общественной морали, а то обстоятельство, что подобный поступок совершала женщина, возмущало критиков еще сильнее. Поскольку главная героиня «Дельфины» жертвует своей репутацией ради любви, роман этот упрекали даже в непристойности, хотя с современной точки зрения он более чем целомудрен. Суть претензий в сжатой форме выразил критик Виллетерк на страницах «Журналъ де Пари»: «Дельфина рассуждает о любви, как вакханка, о Боге — как квакер, о смерти — как гренадер, а о морали — как софист» (цит. по: Delphine. T. 1. Р. 42). Аналогичные мнения высказывались позже и в России; так, М. А. Волкова писала своей подруге В. И. Ланской 3 сентября 1812 г.: «Дельфина, по-моему, в тысячу раз хуже Корины. Этот отвратительный роман представляет смесь беззаконий и сумасбродства, его и нельзя читать хладнокровно. Можно ли восхищаться женщиной, осмелившейся изобразить такую скверную сцену в церкви, а именно: женатый Леонос [так у Волковой. — В. М.] требует от Дельфины клятвы перед алтарем, что она будет принадлежать ему? Разве это не отвратительно?» (РА. 1872. № 12. Стлб. 2396–2397). Наполеон на Святой Елене упрекал «Дельфину» за то, что в этой книге царит «беспорядок ума и воображения» (Las Cases. P. 140), но в куда большей степени его, по всей вероятности, возмутила независимость г-жи де Сталь, которая в предисловии к роману призналась, что обращает его к «молчаливой, хотя и просвещенной Франции», ее нежелание подпевать хору льстецов (например, в связи с заключением Конкордата воспевать католицизм); сказалась и история с «Последними соображениями» Неккера (см. примеч. 222 и 269), и общее раздражение первого консула оппозиционностью писательницы.

288Огюсту в это время исполнилось тринадцать лет, Альберу — одиннадцать, Альбертине — шесть (ср. примеч. 44).

28916 июля 1789 г. Неккер, чье увольнение с поста министра финансов стало одним из поводов к народному мятежу и взятию Бастилии, был возвращен Людовиком XVI на этот пост; 30 июля Неккер вернулся в Париж из Швейцарии, и народ устроил ему триумфальную встречу. Сталь подробно анализирует эту сцену в РФР (ч. 1, гл. 21): «Эти бурные изъявления радости до сих пор живы в моей памяти; они вновь пробуждают во мне то же волнение, какое будили в прекрасную пору юности и надежд. Все эти голоса, повторявшие имя моего отца, казалось, принадлежали целой толпе друзей, разделявших мою почтительную нежность. Народ в ту пору еще не запятнал себя никакими злодействами; он любил своего короля; он полагал, что того обманывают, и преклонялся перед министром, в котором видел своего защитника; энтузиазм его был благороден и искренен. Царедворцы попытались уверить французов, будто г-н Неккер сам устроил эту сцену. Даже если бы он захотел это сделать, как смог бы он тайком внушить толпе столь многочисленной чувства столь пылкие? Вся Франция думала сходно с парижанами, из самых разных ее концов приходили адреса, а в ту пору именно адреса выражали общую волю. Однако те, кто живет при дворе, к несчастью, понятия не имеют о том, что такое нация. Они все объясняют интригами, меж тем интриги бессильны повлиять на общественное мнение» (CRF. 157).

290В письме, датированном 5 апреля 1803 г., Лебрен писал: «Я получил, сударь, Ваше письмо и отдал его истинному его адресату… Первый консул пришел к власти, имея на Ваш счет совершенно определенное мнение; порой мне казалось, что он намерен просить у Вас совета, и до выхода „Последних соображений“ он неизменно отзывался о Вас с почтением, которым Вы были бы польщены. Однако это последнее сочинение, внезапно представленное публике, вдохновлено, как кажется первому консулу, отнюдь не Вами. […] „Имей Вы даже, — сказал мне первый консул, — потребность сообщить важные истины, Вам следовало бы начать с того человека, какого Вы назвали необходимым, и лишь если бы он их отверг, обратиться к публике…“ Слова, вырвавшиеся у г-жи де Сталь, и более чем нескромные поступки людей, с которыми ее, как известно, связывают узы самой задушевной дружбы, убедили первого консула в том, что именно Ваша дочь повлияла на ход Ваших мыслей и побудила Вас к сочинению Вашей брошюры. Первый консул полагает, что она желает любой ценой лишить общество покоя, сам же он, хотя вовсе не страшится слухов, не хочет, однако, прослыть слабым или неосторожным, вследствие чего никому не позволит осмеивать его правление. Вы сами понимаете, что в этом случае все попытки повлиять на его убеждения бесполезны. Не знаю, изменится ли что-либо со временем, и потому не подаю Вам никаких надежд. Примите мои соболезнования» (цит. по: Gautier. Р. 96–97). Сам Наполеон на Святой Елене вспоминал этот эпизод в том же издевательски-пренебрежительном тоне, в каком вообще отзывался о Сталь в беседах с Лас Казом: «…в надежде с моею помощью возвратиться на политическую сцену он [Неккер] напечатал брошюру, в которой доказывал, что Франции более не должно быть ни республикой, ни монархией. Немного же ей в этом случае оставалось на выбор, прибавлял император. Неккер в этом сочинении именовал первого консула человеком необходимым, и проч., и проч. Лебрен ответил ему письмом на четырех страницах, писанным превосходнейшим слогом и весьма язвительно: он осведомлялся, не достаточно ли Неккер причинил зла Франции и не следует ли ему после опыта с Учредительным собранием отказаться от притязаний на управление страной. Оказавшись в опале, г-жа де Сталь одной рукой сражалась, а другой выпрашивала милости. Первый консул дал знать, что предоставляет ей покорять целый мир, но запрещает жить в Париже и не велит даже приближаться к столице. Меж тем г-жа де Сталь мечтала только о Париже. Консул твердо стоял на своем, однако г-жа де Сталь время от времени возобновляла попытки его умилостивить. При Империи она возжелала стать придворной дамой; но имея г-жу де Сталь при дворе, пришлось бы забыть о покое» (Las Cases. P. 419).