Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

705В наброске «Москва» вместо «чести» — «справедливости». Ср. у Левека ( Levesque-1800. Т. 3. Р. 197): «Русских тысячу раз упрекали в том, что им неведомо чувство чести. В самом деле, бывали времена, когда гнет тирании притуплял его в их сердцах, но прежде оно было им известно так хорошо, что даже тщательнейшим образом охранялось в законах…» 13 октября 1812 г. в письме из Стокгольма к Этьенну Дюмону, женевскому публицисту, жившему в Лондоне, Сталь подчеркивала отличие Александра I от прочих государей континентальной Европы, заключающееся именно в том, что он в отношениях с Наполеоном не поступился честью: «Надеюсь, что он сохранит твердость, а если он ее сохранит, это решит все дело, ибо гибель нациям приносят не столько войны, которые ведет Наполеон, сколько мирные договоры, которые он заключает; […] нации поступаются честью ради спасения всего остального, а потеряв честь, постепенно теряют и все преимущества, в обмен на нее приобретенные» ( CS . № 39. Р. 31–32). Ср. также размышления об относительности понятия «честь» у некоторых наций в «Коринне» (кн. 6, гл. 3): «Но часто бывает и так […] что жизнью своей они [итальянцы] дорожат больше, чем политикой, которая их мало волнует, ибо у них нет отечества. К тому же понятия рыцарской чести обычно не слишком в почете у народа, не имеющего общественного мнения» ( Коринна. С. 100).

706О двойном троне см. в примеч. 700; самостоятельным правителем Петр I стал в 1689 г. (см.: Levesque. Т. 4. Р. 189). Подробное описание церемонии бракосочетания русских царей в XVII в. см. у Левека ( Levesque. Т. 4. Р. 172–180); Сталь в своих выписках из Левека специально подчеркивает: «Брачные церемонии, описанные у Левека, — совершенно восточные» ( Carnets. Р. 484).

707В наброске «Москва» вместо «великий человек» — «российский завоеватель и законодатель».

708Сомнения Сталь понятны: среди европейских авторов, чья точка зрения почти наверняка была ей известна, многие оценивали размещение новой столицы на севере сугубо положительно. См., например, теоретическое обоснование выбора, сделанного Петром, у Монтескье: поскольку «чрезмерная жара подрывает силы и бодрость людей», а «холодный климат придает уму и телу известную силу», государь, который «поместит столицу на юге, рискует утратить север; а кто поместит ее на севере, легко сохранит за собою и юг» (О духе законов. Кн. 17. Гл. 2, 8); см. также куда более практическое и историческое рассуждение Кокса, который, приведя сначала доводы противников петровского выбора («Петру следовало видеть в себе государя более азиатского, нежели европейского; Москва располагается куда ближе к центру его империи, так что, удаляя столицу от этого центра, он пренебрег внутренними областями»), затем опровергает эти аргументы против строительства северной столицы указаниями на то, что без основания этого города Россия никогда не приблизилась бы к «цивилизованным нациям Европы», а Екатерина II не сделалась бы «третейским судьей Севера»; более того, если бы двор вернулся из Петербурга в Москву, «прежде чем нация преобразилась бы окончательно, она очень скоро возвратилась бы в состояние варварства и все славные и полезные установления, введенные Петром I и Екатериной II, стали бы достоянием истории» (Сохе. T. 1. Р. 207–208). С другой стороны, Сталь должна была быть памятна точка зрения Вольтера, изложенная им в «Истории Карла XII» (1730. Кн. 3), где основание Петербурга трактуется как деяние, противное природе и духу народов. Впрочем, двадцать лет спустя, в «Анекдотах о царе Петре Великом» (1748), тот же Вольтер оценил деяния Петра, и в том числе постройку Петербурга, иначе — как жест демиурга, заново пересоздающего свою нацию, и, главное, как проявление исключительной силы воли. «Повторяю, — завершает он рассказ об основании северной столицы в совершенно неподходящих условиях, — стоит только пожелать; мы не умеем желать достаточно сильно» (Voltaire. Р. 398); см. о восприятии Вольтером Петра как демиурга: Mervaud Ch. et М. Pierre le Grand et la Russie de Voltaire: histoire ou mirage? // Mirage. Р. 25–35. Иначе говоря, описания Петербурга западными историками и путешественниками традиционно колебались между осуждением деспотизма и гимном приобщению к европейской цивилизации, и Сталь в данном случае предпочитает уклониться от объявления собственной точки зрения. К Петербургу и Петру она подходит также, как и вообще к России; до тех пор пока Россия борется с деспотом Наполеоном, здешний деспотизм особенно пылкому осуждению не подлежит. О стереотипных оценках Петербурга (созданный могучим демиургом Петром город, отвечающий идеалам европейского Просвещения, или же возведенная на болоте театральная декорация, где за роскошными фасадами скрывается азиатское варварство) см.: Berelowitch. Р. 57–74. О предыстории споров относительно места российской столицы см. также: Осповат. С. 476–487. О французских оценках деятельности Петра I см.: Мезии Л. С. Петр I во французской историографии XVIII века // Россия и Франция XVIII–XX веков. Вып. 3. М., 2000. С. 14–36.

709После присоединения Грузии к Российской империи (1783) грузинская церковь должна была подчиниться Святейшему синоду, а ее глава, именовавшийся католикосом, — стать постоянным членом синода. Однако процесс этот затянулся до 1811 г., когда на место католикоса — грузинского царевича Антония II — был назначен Варлаам (в миру князь Эристов), ставший митрополитом Мцхетским и Карталинским и экзархом Грузии (см.: Смолич И. К. История русской церкви: 1700–1917. М., 1996. Т. 8/1. С. 271–272, 665, 776; РБС. Вавила — Витгенштейн. М., 2000. С. 132–133). Таким образом, именуя главу грузинской церкви католикосом, г-жа де Сталь допускает анахронизм — впрочем, весьма незначительный.

710С вершины колокольни Сталь, по всей вероятности, видела московскую усадьбу министра народного просвещения в 1810–1816 гг., графа Алексея Кирилловича Разумовского (1748–1822), располагавшуюся в Басманной части (ныне ул. Казакова). За домом здесь находился огромный парк с цветниками, прудами и гротами, по которому протекала Яуза (см.: Пыляев М. И. Старая Москва. М., 1990. С. 230). Однако упоминание о «превосходнейшей коллекции растений» позволяет предположить, что Сталь слышала от кого-то из московских знакомых рассказы о Горенках — подмосковном селе графа Разумовского, в котором был устроен богатейший ботанический сад, и контаминировала рассказы о двух владениях министра просвещения. Возможно, Сталь отнесла именно к Разумовскому слова Фабера из письма к ней от 1 /13 декабря 1812 г.: «Я сам слышал, как один из богатейших русских вельмож рассказывал с таким спокойствием, как говорят о прошлом, о разорении своего роскошного дворца и загородных домов. Голос его не могли изменить воспоминания о картинах, о бронзе, о самой утонченной мебели, о редком собрании книг и растений» ( Фабер. С. 38); на самом деле в Горенках немного пострадал дом, но оранжереи и теплицы остались целы (см.: РВС. Притвиц — Рейс. СПб., 1910. С. 440). Дмитрий Петрович Бутурлин (1763–1829), отставленный от службы в двадцать два года из- за политического скандала, в котором он был замешан, поселился в собственном московском доме в Немецкой слободе, на берегу Яузы, и в течение четверти века собирал богатейшую универсальную библиотеку (до 30 000 томов), включавшую несколько сотен инкунабул, издания прославленных типографов (Альдов, Эльзевиров, Бодони), первые русские книги гражданской печати и пр. О составе этой библиотеки, полностью сгоревшей во время пожара Немецкой слободы 4–5 сентября 1812 г., можно судить по нескольким сохранившимся экземплярам ее каталога, изданного в 1805 г. в Париже. См.: Кунин В. В. Библиофилы и библиоманы. М., 1984. С. 325–352.