Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

689Имеется в виду Китай-город. Сталь следует «народной этимологии», объясняющей название этого квартала тем, что в нем торгуют китайскими товарами, хотя в книгах французских авторов могла встретить наряду с этим и другое толкование: квартал, расположенный посередине между Кремлем и Белым городом, именуется «Китаем», что по-татарски означает «середина» (см.: Leclerc. Т. 2. Р. 369; Levesque Р.-Ch. Histoire de Russie. Р, 1812. T. 6. Р. 165). Современные исследователи указывают также еще одно значение слова «китай» — связка жердей, употреблявшихся при возведении оборонительных сооружений, и предположительно соотносят название московского квартала именно с ним.

690Сталь — по-видимому, из деликатности, столь высоко оцененной Пушкиным в ходе полемики с Мухановым (см. примеч. 853), — практически не касается, если не считать этого скупого упоминания, распространенной темы московского фрондерства, о котором она могла знать хотя бы из «московского» письма князя де Линя к маркизе де Куаньи, где приведены слова Екатерины о нелюбви к ней московских вельмож (см.: Ligne. Р. 521), или из письма Фабера (см. примеч. 676): «В ней [Москве] поселялись богатейшие вельможи империи, чтобы жить здесь в некоторого рода независимости; в ней поселялись все, кому было за что жаловаться на двор, или те, кто понапрасну упрекал его в чем-нибудь. В Москве было ядро всех недовольных и дующихся, которые и образовывали род оппозиции. Екатерина Великая со знанием дела называла Москву Московской республикой» ( Фабер. С. 40). О московском дворянстве как не служащем и «по-азиатски» богатом Сталь могла прочесть, например, у Фортиа де Пиля: «Трудно даже вообразить, какое великое множество дворян проживает в Москве; чтобы перезнакомиться со всеми ними, потребуется, пожалуй, несколько лет. Русские вельможи, обитающие в Петербурге, весьма немногочисленны; они занимают должности придворные или же такие, какие не позволяют удалиться от двора; однако стоит вельможам оставить службу, как они тотчас прощаются со столицей, где двор их подавляет, а присутствие государя не позволяет жить в такой роскоши, какая подобает их богатству, и переселяются в Москву. В самом деле, не в Петербурге, а в одной лишь Москве можно увидеть колоссов, чьи усадьбы отличает азиатское великолепие, достойное восточных сатрапов» (F ortia. Т. 3. Р. 345). Наконец, той же темы (связь между патриотизмом московского дворянства и его нежеланием служить), возможно, касался в беседах со Сталь и Жозеф де Местр (см. примеч. 722), писавший 27 октября / 8 ноября 1812 г. сардинскому королю Виктору-Эммануилу: «По замечательному стечению обстоятельств Москва, покинутая двором, сделалась предметом еще большего почитания, ибо здесь собрались фрондеры, укрепляющие национальный дух и почти независимые от влияния двора, этому духу враждебного» ( Maistre. Т. 12. Р. 218). Что же касается сравнения Москвы и Петербурга в отношении вольности и приятности образа жизни, то оно встречается уже у Шаппа д’Отроша: «Пребывание в Москве показалось мне во многих отношениях более приятным, нежели жизнь в Санкт- Петербурге. Москву отделяют от Петербурга всего 200 лье, посему правители ее стоят слишком близко к Государю, чтобы сделаться тиранами, жители же обитают достаточно далеко, чтобы не опасаться казни за малейшую светскую нескромность. В Москве ищут наслаждений, в Петербурге же о них едва осмеливаются говорить» ( Chappe . T. 1. Р. 310).

691Граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов (1790–1863) произнес в Московском дворянском собрании патриотическую речь, о тексте которой (до нас не дошедшем) дает представление черновик пушкинского «Рославлева», где упомянута «бессмертная речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением»: «У меня 15 тысяч душ и — жертвую отечеству три миллиона и поголовным ополчением моих крестьян» ( Пушкин . Т. VIII, 2. С. 751). Император, отказавшись от денежных пожертвований, предложил Мамонову составить конный полк из своих крестьян. «Препоручив практическую сторону дела своим помощникам, Мамонов уехал в действующую армию. Полк формировался медленно, но отдельные его подразделения и прикомандированные к нему офицеры принимали участие в сражениях 1812 г. и последующих кампаниях. 12 марта 1813 г. Дмитриев-Мамонов был произведен в генерал-майоры и назначен шефом полка» ( Лотман Ю. М. Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов — поэт, публицист и общественный деятель // Лотман Ю. М. Избранные статьи. Таллинн, 1992. Т. 2. С. 288). О последующей судьбе Дмитриева-Мамонова см.: Лотман Ю. М. Указ, соч.; Русские писатели, 1800–1917. Биографический словарь. М., 1992. Т. 2. С. 131–132. Именование графа М. А. Мамонова «молодым» объясняется тем, что в обществе были еще живы воспоминания о его отце, графе Александре Матвеевиче Дмитриеве-Мамонове (1758–1803), в 1786–1789 гг. фаворите Екатерины II (о нем Сталь могла знать из книги Массона; см.: Массон. С. 72). Ср. в письме Жозефа де Местра к графу де Фрону, датированном 1812 годом: «Самый значительный дар [императору] принес граф Мамонов, сын самого любимого и самого прославленного фаворита Екатерины II. Он пожертвовал 800 000 рублей серебром (2 400 000 рублей ассигнациями) и все свои брильянты, стоящие 300 000 рублей» ( Maistre . Т. 12. Р. 173; ср. сходное описание пожертвований графа Мамонова в: Тургенев. С. 101).

692Графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская (1785–1848) — единственная дочь екатерининского вельможи графа Алексея Григорьевича Орлова (1737–1808) и наследница его многомиллионного состояния; в Петербурге г-жа де Сталь общалась с ее двоюродным братом, графом Григорием Владимировичем Орловым, сыном Владимира Григорьевича (1743–1831), младшего из «екатерининских» братьев Орловых (см. примеч. 756). В письме Жозефа де Местра, процитированном в предыдущем примечании, идет речь и о пожертвованиях графини Орловой, исчисляющихся, по словам Местра, примерно двумя миллионами рублей.

693В манифесте Александра I о созыве народного ополчения от 19 / 31 июля 1812 г. специально оговаривалось, что «каждый из военачальников и воинов при новом звании своем сохраняет прежнее… а по прошествии надобности, т. е. по изгнании неприятеля из земли нашей, всяк возвратится с честию и славою в первобытное свое состояние и к прежним своим обязанностям» (цит. по: Бутурлин Д. П. История нашествия императора Наполеона на Россию в 1812 г. СПб., 1837. Т. 1. С. 170). Крестьяне и дворовые могли вступать в ополчение только от лица своего помещика, как его пожертвование; добровольчество крепостных без санкции хозяев считалось незаконным и приравнивалось к побегу (см.: Бабкин В. Народное ополчение в Отечественной войне 1812 года. М., 1962. С. 39). Поэтому никаких формальных оснований для надежд на освобождение у крепостных, воевавших в ополчении, не имелось. Тем не менее надежды эти зрели как среди ополченцев-крестьян, которые ощущали себя переменившими статус — перешедшими из-под власти помещика непосредственно под власть царя, так и среди либерально настроенных дворян (будущих декабристов), убежденных, что народ, с оружием в руках защищавший отечество, не может долее оставаться в рабстве (см.: Тургенев. С. 26).