Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

673Первое употребление слова «confort» во французском языке в значении «комфорт, удобства» словари датируют 1815 г., причем ссылаются на частное письмо Шатобриана (см.: Trésor de la langue française. Р, 1977. T. 5. Р. 1313–1314); до XIX в. и во французском, и в английском языках слово «confort» (в английском написании — «comfort») употреблялось в значении «помощь, ободрение, утешение»; англичане первыми расширили его семантику, а затем новое значение вошло и во французский язык, но вплоть до начала 1840-х гг. могло ощущаться как неологизм (см.: Кюстин. С. 450, 910). Как английское заимствование его воспринимали и в России; ср. в «Путешествии из Москвы в Петербург»: «Труба в каждой избе, стекла заменили натянутый пузырь — вообще более чистоты, удобства, того, что англ[ичане] называют comfort» (Пушкин. T. XI. С. 256).

674Тот же анекдот рассказан в РФР (ч. 4, гл. 14), но не про генерала, а про «бесстрашного маршала», который отпускает реплику об охапке сена «в припадке раздражения» (CRF. Р. 409); имя маршала раскрыто в рукописи РФР — это маршал Ланн (см.: DAE-1996. Р. 267).

675Ср. у Массона пространное рассуждение насчет пристрастия русского народа к воровству, оканчивающееся констатацией, сходной с выводом Сталь: «Если два главных порока русских — воровство и пьянство, два главных их достоинства — гостеприимство и отвага» (Masson. Р. 175).

676В обстановке войны 1812 г. понятие «варварство» могло отсылать к разным объектам и употребляться как в позитивном, так и в негативном смысле. Наполеон перед началом войны настаивал на том, что русские варвары не принадлежат к числу европейцев, что цивилизация «отторгает» этих жителей Севера и что Европа должна жить без них; «Монитёр» по его приказу постоянно писал о техническом несовершенстве русских (см.: Corbet. Р. 80–81); «варварами» Наполеон именовал русских и в своих бюллетенях. Однако в то же самое время «варварами» и «каннибалами» именовали русские люди французов; см., например, призыв спасти мир «от варварства и рабства, которые готовятся поглотить их» в письме, которым император Александр I приглашал барона Штейна приехать в Россию (см.: Пыпин. С. 298). Наконец, понятие варварства получало и еще одну, на сей раз позитивную трактовку: иностранные (если не по подданству, то по культуре и воспитанию) наблюдатели, симпатизирующие России, осмысляли русское «варварство» как животворную молодость нации. Сталь, по всей вероятности, обсуждала эту тему с европейски образованным российским подданным Готгильфом Теодором Фабером (1768–1847), автором книги «Безделки. Прогулки праздного наблюдателя по Санкт-Петербургу», изданной на французском языке в Петербурге в 1811 г. (рус. пер. отрывков см.: Новое лит. обозрение. 1993. № 4. С. 356–368). В 1812 г. Фабер был чиновником статистического отделения министерства полиции и протеже барона Штейна (см. примеч. 832). Сталь высоко ценила информацию Фабера о русской политической жизни и, оказавшись в Стокгольме, с нетерпением ждала его писем (см.: Galiffe. Р. 317, 324, 323). Одно такое письмо (датированное 1/13 декабря 1812 г.) сохранилось; размышления о русском «варварстве», в нем содержащиеся, имеют немало общего с идеями Сталь, а возможно, являются их источником: «Вступать в сделку с неприятелем — такая мысль не вмещается в русской голове. Никакое примирение невозможно, ни о каком сближении не хотят и слышать. Победить или быть побежденным, середины для русских не существует. Конечно, в таком настроении есть что-то дикое, но ведь русский еще недалек от первобытного состояния. Он разрушает все то, чем владеет. […] В своих бюллетенях вы зовете это чувство народности варварством. Я люблю варварство, спасающее отчизну» ( Фабер. С. 33–34).

677См. ниже примеч. 721.

678Сходное наблюдение сделал и проживший 14 лет в России Жозеф де Местр (о его взаимоотношениях с г-жой де Сталь см. примеч. 722): «Главный закон для русского — молчание; находясь в затруднении или испытывая к вам нерасположение, он ни за что не станет искать слова для выражения своих чувств; он предпочтет промолчать. Никаких объяснений; объяснения — вещь, для него неведомая; что бы вы ни делали, он от вас ускользнет. Даже прекрасно зная заранее, что он не сумеет сделать то, о чем вы просите, русский, как правило скажет вам „да“, оставив за собою право ничего не делать и ни о чем не говорить» (Religion et mœurs des Russes / Anecdotes recueillies par le comte Joseph de Maistre et le Р. Grivel. Р, 1879. Р. 80). О «русском молчании» см. также примеч. 804; о молчании австрийском — примеч. 579.

679О склонности русских к подражанию и, как следствии этого, утрате ими национальной самобытности упоминают почти все европейцы, анализирующие русский национальный характер (см. сводку примеров: Кюстин. С. 813–814), Руссо в «Общественном договоре» трактует русскую подражательность как свойство Петра I («Петр обладал талантами подражательными, у него не было подлинного гения») и пагубное следствие его реформ: «Он [Петр] хотел сначала создать немцев, англичан, когда надо было начать с того, чтобы создавать русских» (Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1969. С. 183). Авторы XVIII в. в большинстве своем оценивали способность русских к подражанию отрицательно — как признак несамостоятельности; см., например, у Рюльера: «Примечательно, что, хотя русская нация существует на свете уже много столетий, она не может похвастать никакими изобретениями. Жилища русских построены по образцу самых древних и незамысловатых греческих домов. Во все времена русские были такими же, какими видим мы их ныне: привыкшими следовать чужим мыслям, но не способными породить ни единой мысли самостоятельно: стоит им отыскать образец для подражания, и всякая задача становится им по плечу; идя по чужим стопам, они выказывают чудеса изобретательности и ловкости; стоит, однако, им лишиться наставника или образца, и вместе с исчезновением предмета исчезает и его отражение» ( Rulhiere . T. 1. Р. 86). Впрочем, «физическая и умственная гибкость» русского человека, который способен «быть фриволен, как прежний французский петиметр, сходить с ума от музыки, как итальянец, быть рассудителен, как немец, своеобразен, как англичанин» ( Массон . С. 137), могла оцениваться и положительно — как залог дальнейших свершений, путь к которым чужие достижения лишь облегчают; именно так оценивал ее Г.-Т. Фабер в «Безделках» (см. примеч. 676). Что касается г-жи де Сталь, то она, констатируя, вслед за предшественниками, подражательный талант русских, колеблется в оценке этого свойства, упрекая людей, встреченных в России, одновременно и в избытке подражательности, и в ее недостаточной глубине, в чересчур поверхностном следовании европейским образцам.

680Парафразу этого описания русского светского общества (с усилением отрицательной оценки) см. в пушкинском «Рославлеве»: «Наши умники ели и пили в свою меру и, казалось, были гораздо более довольны ухою князя, нежели беседою m-me de Staël» (Пушкин. Т. VIII. С. 151). О «бытовом» критерии «просвещенности» у Пушкина (критерии, которому не удовлетворяют «обезьяны просвещения», сталкивающиеся с г-жой де Сталь в пушкинском «Рославлеве») см.: Вацуро В. Э. Пушкин и проблемы бытописания в начале 1830-х годов // Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1969. Т. 6. С. 153–155.