Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

771Примечание Огюста де Сталя: «Фраза эта уже была приведена в третьем томе „Размышлений о Французской революции“, но она заслуживает повторения. Следует, впрочем, напомнить, что все это писано в 1812 году». В издании 1821 г. и в РФР (ч. 6, гл. 10) сама фраза Александра имеет несколько иную форму; император в обоих случаях говорит: «Я — не более чем счастливая случайность» ( DAE-1821 . Р. 314; CRF. Р. 588). Кроме того, в РФР г-жа де Сталь сопровождает реплику Александра несколько иным комментарием: «Полагаю, что государю, который имеет полное право заблуждаться насчет участи своих подданных, трудно произнести слова более прекрасные. Мало того, что самодержавное правление делает нации заложницами наследственной передачи власти; самые просвещенные монархи, если власть их ничем не ограничена, не способны даже при желании поощрять в подданных силу и достоинство характера. Управлять людьми, не унижая их, могут лишь Бог и закон» ( CRF. Р. 588; ср. в том же сочинении оценку роли Людовика XVI и Марии-Антуанетты: «Характеры королевы и короля как частных лиц были в высшей степени достойны одобрения; однако произвол французской власти, какой соделалась она на протяжении столетий, так мало отвечал духу времени, что сами достоинства государей тонули среди злоупотреблений, их окружавших» — CRF. Р. 82). Комментируемая реплика Александра в передаче г-жи де Сталь — одна из наиболее часто цитируемых фраз «Десяти лет в изгнании» и РФР как во Франции, так и в России; она «надолго стала визитной карточкой русского царя в европейском общественном мнении» ( Жуковская Т. Н. Мадам де Сталь в России (женщина-политик в восприятии российских либералистов) // О благородстве и преимуществе женского пола. СПб., 1997. С. 35). В зависимости от отношения к России и русскому императору в ней могли видеть либо трогательное проявление веры Александра в то, что он «не более чем орудие Провидения» ( Шатобриан. С. 259), и доказательство истинности его намерений «осчастливить Россию законно-свободными постановлениями» ( Фонвизин М. А. Сочинения и письма. Иркутск, 1982. Т. 2. С. 148; см. также: Лунин М. С. Письма из Сибири. М., 1987. С. 80), либо безосновательные претензии на либерализм, приписанные ему «этой бездельницей Staël» ( Смирнова-Россет. С. 226), либо, наконец, доказательство того факта, что Россия не создана для усвоения европейской цивилизации: «„Я не более чем счастливая случайность“, — сказал он однажды г-же де Сталь, скорбя о недостаточной цивилизованности его народа, препятствующей исполнению его благодетельных намерений» ( Egron. Р. 90–91); «Великий и добросердечный государь может даровать подобной империи толику просвещения и счастья, однако государь этот, как сказал император Александр госпоже де Сталь, сам будет не более чем счастливой случайностью» ( Ségur. Т. 2. Р. 229); «Сей государь говорил правду: как бы ни превозносили русские мудрую попечительность тех, кто ими правит, тем не менее основу основ их государства составляет самовластие» ( Кюстин. С. 636). Наконец, самые верноподанные читатели полемизировали с г-жой де Сталь, утверждая, что она напрасно назвала Александра не более чем счастливой случайностью, потому что благоденствие России не зависит от случая (см. очерк князя Элима Мещерского «Открытие Москвы русским уроженцем» в кн.: Mazon А. Deux Russes écrivains français. Р, 1964. Р. 409). Что касается самого Александра, то он, по-видимому, использовал беседу с прославленной писательницей как способ объявить о своих либеральных намерениях, не прибегая к услугам официальной публицистики и не беря на себя никаких обязательств (см.: Жуковская T. Н. Указ. соч. С. 36). Сталь виделась с Александром в 1814 г. в Париже после вступления туда союзников; до конца 1816 г. она состояла с ним в переписке, однако ее надежды на то, что Александр будет способствовать развитию либеральных идей во Франции и во всей Европе, становились все более призрачными; что же касается Александра, то он постепенно утратил интерес к Сталь и перестал отвечать на ее письма. Историю их эпистолярных отношений см.: Дурылин. С. 287–306. Полный текст писем Сталь к Александру I см.: Вестник Европы. 1896. Кн. 12. С. 570–594 (перевод); Revue de Paris. 1897. № 1. P. 5–22 (оригинал).

772На эту же разницу между государем и народом в отношении к прогрессу более развернуто и энергично указал Пушкин в черновой редакции «Путешествия из Москвы в Петербург»: «…не могу не заметить, что со времен восшествия на престол дома Романовых у нас правительство всегда впереди на поприще образованности и просвещения. Народ следует за ним всегда лениво, а иногда и неохотно» ( Пушкин. T. XI. С. 223). Мысль Пушкина, разумеется, не восходит к мимолетному наблюдению г-жи де Сталь и не порождена им, однако, учитывая чрезвычайную насыщенность «Путешествия из Москвы в Петербург» реминисценциями и даже прямыми цитатами из «Десяти лет в изгнании» (см. примеч. 673, 741, 761), можно предположить, что Пушкин держал в памяти и комментируемый фрагмент книги. Что касается самой г-жи де Сталь, то она, по-видимому, сформулировала этот тезис под влиянием сочинений Фонтенеля и Вольтера, где Петр I изображен как «демиург», наделенный сильной волей и благодаря этому сумевший извлечь русский народ из тьмы невежества. Более подробно Сталь аргументирует эту мысль о «цивилизующей» роли государя в РФР (ч. 4, гл. 19): «Благодаря просвещенной мудрости нынешнего государя в России постепенно произойдут все улучшения, какие могут быть осуществлены. Нет ничего более бессмысленного, чем речи людей, которые сомневаются в просвещенности Александра. Люди эти твердят: „Отчего же российский император, которым так горячо восхищаются друзья свободы, не установит конституционный порядок, какой он рекомендует другим нациям, в своей стране?“ В этом как раз и заключается одна из тысячи и одной уловок, к каким прибегают враги разума человеческого: они препятствуют нации осуществить то, что возможно и желательно для нее одной, и требуют, чтобы она ввела у себя то, что годно для других. В России пока еще нет третьего сословия: как же возможно создать в ней представительное правление? Класс промежуточный, занимающий место между боярами и народом, отсутствует здесь почти полностью. Можно было бы усилить политическое значение вельмож, разрушив в этом отношении сделанное Петром I, но это означало бы двигаться не вперед, а назад; ибо власть императора, какой бы самодержавной она ни оставалась, все равно полезнее для общества, чем власть, какою пользовалась в старину русская аристократия. В том, что касается развития цивилизации, Россия ныне вступила в тот период своей истории, когда, ради блага нации, следует ограничить власть привилегированных сословий и предоставлять наибольшие полномочия монарху. В России на огромной территории проживают тридцать шесть различных народов, исповедующих тридцать шесть религий, в число которых входят языческие культы. Православная религия отличается безупречной терпимостью; вдобавок бескрайние просторы оставляют каждому возможность следовать своим собственным обычаям. При существующем порядке вещей в стране недостает источников, откуда можно было бы черпать просвещение, личностей, которые были бы способны совершенствовать установления политические. Единственные узы, связующие племена почти кочевые, которые проживают на бескрайних равнинах в домах, похожих на деревянные палатки, — это уважение к государю и национальная гордость; прочие узы разовьются со временем» (CRF. Р. 429–430). Радикально настроенным читателям РФР, даже относившимся к г-же де Сталь с большим пиететом, эта мысль о неподготовленности России к конституционным установлениям казалась «вздором» (Архив братьев Тургеневых. Вып. 5. Дневники и письма Н. И. Тургенева за 1816–1824 годы. Пг., 1921. С. 158).