Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

762Образцом такого человека, обязанного эрудицией исключительно устному общению, служил для г-жи де Сталь Талейран (см. примеч. 145).

763Сталь была представлена ко двору 17 августа 1812 г. Императрицу Елизавету Алексеевну (1779–1826), урожденную принцессу Луизу Августу Баденскую, чтение «Дельфины» некогда неприятно поразило «странными выражениями» и восхвалением героини, которая «продолжает оставаться в связи с замужним человеком» (письмо к матери от 6 / 18 мая 1803 г.; цит. по: Carnets. Р. 297), однако в 1812 г. императрица приняла писательницу благосклонно, хотя и предположила, что ей «трудно будет верно изобразить страну, где она пробыла так недолго». Впрочем, познакомившись с «Десятью годами» в августе 1821 г., Елизавета Алексеевна осталась довольна этим «занимательным чтением» (Ibid. Р. 297–298). В Петербурге Сталь общалась также с сестрой императрицы, принцессой Амалией Баденской (1776–1823), которая в 1801–1814 гг. жила в России. Сталь побывала у нее 20 августа 1812 г.; судя по дневниковой записи, разговор в салоне принцессы шел о возможности и необходимости возвращения Бурбонов на французский престол и об условиях такого возвращения: «Вечером у принцессы Амалии Баденской. Алексис де Ноай. Герцогиня Ангулемская: „Члены нашего семейства тоже совершали преступления. Мы хотим вернуться во Францию ради ее счастья. Мы дети мучеников“. Твердость Бернадота. Влияние французского имени» ( Carnets . Р. 300; об Алексисе де Ноайе см. примеч. 836; герцогиня Ангулемская — дочь казненных Людовика XVI и Марии-Антуанетты, племянница Людовика XVIII и невестка его брата графа д’Артуа, будущего Карла X).

764История отношений Наполеона и Александра I освещена во всех биографиях двух императоров; об их союзе (1807–1812) см., в частности: Вандаль. Т. 1–4; Троицкий Н. Л. Александр I и Наполеон. М., 1994 (с приложением краткой библиографии).

765Речь идет о Петре III; Сталь могла прочесть об этом его пристрастии у Левека ( Levesque. Т. 5. Р. 250), Рюльера ( Rulhière. X 1. Р. 245, 280) или Массона: «Петр III также довел солдатоманию до смешного и думал, что берет за образец Фридриха» ( Массон. С. 97).

766Одно из выразительных описаний «макиавеллистской» политики Наполеона в отношении подчиненных содержится в воспоминаниях г-жи де Ремюза: «В одном из приступов искренности, порой с ним случавшихся, Бонапарт признался в моем присутствии, что любит венчать славой лишь тех, кто не в силах снести ее бремя. В зависимости от отношения к своим генералам и от того, насколько он им доверял, Бонапарт то хранил молчание об их победах, то представлял их ошибки как успехи. Нередко некий военачальник узнавал из бюллетеня о поступках, которых никогда не совершал, о речах, которых никогда не произносил. Другому газеты внезапно сообщали о его необычайных талантах, и он тщетно пытался понять, чем заслужил такие похвалы. […] Прекрасно зная, на что способен каждый из его приближенных и какую пользу он может принести, обязанный, вознаграждая своих верных слуг, подавлять их гордыню и ревность, император был вынужден при каждом удобном случае напоминать им, что они зависят от него и что их слава и благосостояние находятся в его руках» ( Rémusat. Т. 2. Р. 205–207).

767Полководческими талантами Александр I в самом деле не блистал, однако обладал «немалой долей воинского честолюбия» ( Тартаковский. С. 53). До 6/18 июля 1812 г. именно он числился главнокомандующим всех русских армий, причем не только формально, но и по сути брал на себя руководство войсками, чем отнюдь не способствовал их успеху. Отъезд Александра из армии в Москву, а затем в Петербург объяснялся не столько сознанием его непригодности к ведению войны, сколько общегосударственной необходимостью, поэтому в признании, сделанном им г-же де Сталь, было, по всей вероятности, больше кокетства, чем искренности (характерно, что в письме к императору, написанном вскоре после этой встречи, Сталь сочла нужным специально подчеркнуть уверенность в искренности своего собеседника; см. следующее примеч.). Наполеон, по-видимому, хорошо чувствуя эту слабость Александра, долго распространялся в разговоре с Балашовым насчет того, что Александру не пристало самолично командовать войсками, и об этом шли толки в обществе (см. примеч. 644). Ср. также толки насчет отъезда императора из армии, зафиксированные в письме Ж. де Местра к графу де Фрону от 2 / 14 сентября 1812 г.: «Меня уверяли, что князь Кутузов, принимая командование, поставил условием, что Его Императорское Величество в армию не вернется, а великий князь, его брат, ее покинет, объясняя это условие применительно к великому князю тем обстоятельством, что он (Кутузов) не сумеет ни наградить его за хорошую службу, ни наказать за дурную. Сказано хорошо и справедливо, но я с большим подозрением отношусь ко всем этим речам, которые произносятся наедине, а затем подбрасываются публике. Кто их повторяет? Князь? Нет. Подданный? Нет» ( Maistre. Т. 12. Р. 204–205).

768В том же убеждала г-жа де Сталь Александра I в письме, посланном ему из Стокгольма 5 ноября 1812 г.: «Я хотела поблагодарить Ваше Величество за столь добрый прием, послуживший мне утешением после десяти лет изгнания и страданий; желала бы также признаться в том восхищении, какое вызывает у меня вот уже два десятка лет благородное поведение Вашего Величества. Генералов на свете много, но истинных монархов свет еще не видел; Вы — первый, слившийся с собственной нацией, нацией истинно свободной, ибо все жертвы она приносит по доброй воле. Вы, Ваше Величество, защищаете благополучие мира, меж тем как прочие монархи европейские, им пренебрегшие, погубили самих себя. Какие бы лживые слухи ни распространяли о Вас в Европе, я верю лишь впечатлению, Вами на меня произведенному в тот последний раз, когда Вы, Ваше Величество, изволили говорить со мною; и прежние Ваши надежды, и стойкость нынешняя исполнены той правдивости, коя Вам самому свойственна. Душа Ваша сильна, потому что искренна, дважды же быть обманутым Вам не суждено» ( CS. № 39. Р. 42–43).

769Об отношении Александра I к крестьянскому вопросу см. выше примеч. 681. По свидетельству Варнгагена фон Энзе, вопрос о крепостном праве в России позже был задан императору Александру в парижском салоне г-жи де Сталь; Александр ответил, что «крепостное право так же дурно [как рабство негров], что оно должно быть уничтожено и что с Божией помощью оно прекратится еще в мое правление» (цит. по: Пыпин. С. 305).

770Здесь Сталь в угоду Александру отступает от своих конституционных убеждений и от наставлений своего любимого философа Монтескье, который видел преимущество монархического правления именно в том, что оно основано на писаных законах, а не только на добродетелях монархов: «Кардинал Ришелье, полагая, может быть, что он уж слишком пренебрежительно относился к сословиям государства, обратился для поддержки государства к добродетелям государя и его министров, требуя от них такой проницательности, такого просвещения, такого мужества и таких познаний, что надо поистине быть ангелом, чтобы иметь все это. Едва ли позволительно надеяться, что за все время от наших дней до исчезновения монархий будет когда-либо такой государь и такие министры» (О духе законов. Кн. 5. Гл. 11; Монтескье. С. 58). Эта реплика г-жи де Сталь, равно как и ответ ей Александра, в несколько иной форме фигурируют также в опубликованных раньше РФР (см. следующее примечание) и сразу запомнились внимательным читателям; так, дипломат князь П. Б. Козловский начинает свою дипломатическую записку о Германии, датированную 4/16 августа 1819 года, следующим обращением к императору Александру: «Всемилостивейший Государь! Прославленная женщина сказала, что конституция России содержится в сердце Вашего Императорского Величества, и, полагаясь на это, я дерзаю адресовать напрямую Вашему Величеству сей труд» (РГАЛИ, ф. 195, оп. 3, № 52, л. 36; ориг, по-фр.).