Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

Вещь весьма странная и угаданная Бонапартом с большой проницательностью заключается вот в чем: французы, так мастерски поднимающие на смех других, готовы быть поднятыми на смех сами, лишь бы удовлетворить свое тщеславие. Ведь нет ничего более достойного насмешек, чем та новая с иголочки знать, какую Бонапарт создал для укрепления своего нового трона. 430

Этому честолюбцу непременно нужно было вознаградить честолюбцев, ему подчиненных, — всех революционеров, которые жаждали занять места, принадлежавшие старинному французскому дворянству, всех военных, отличившихся на полях сражений. Поэтому были учреждены ордена и звания, одни простонародные имена украсились графским титулом, к другим прибавились имена иностранные, итальянские или немецкие, которые сами новоявленные аристократы едва могли произнести.

Княгини и королевы, еще вчера бывшие простыми гражданками, сами с трудом удерживались от смеха, когда к ним обращались: «Ваше величество». Особы более серьезные, идя по стопам мещанина во дворянстве, с утра до вечера заставляли свою челядь говорить им: «Ваша светлость». 431Новая знать разыскивала в архивах подробнейшие описания этикета; люди вполне достойные самым серьезным образом принимались за сочинение гербов для новых дворянских родов; одним словом, не проходило дня, когда бы не случалось нескольких происшествий, достойных пера Мольера. 432Впрочем, фоном для всех этих картин служил страх, который мешал осмеять нелепости, свершавшиеся на авансцене, так, как они того заслуживали. Слава, завоеванная французскими генералами, возвышала все происходящее, а угодливые чиновники укрывались в тени военных, которым приличествовали суровые почести свободного государства, а не суетные награды двора, подобного Бонапартову. Отвага и гений суть дары Небес; те, кто ими наделен, не нуждаются в знатных предках. В республиках или ограниченных монархиях знаками отличия награждают за заслуги перед отечеством, на что могут притязать все жители страны в равной мере, когда же один- единственный человек осыпает подданных нескончаемыми почестями и званиями, повинуясь лишь собственным прихотям, такой порядок более всего походит на татарский деспотизм. 433

Скороспелая знать сделалась предметом неиссякаемых каламбуров; из уст в уста переходили словечки новоявленных аристократок, выдающие их малое знакомство со светскими манерами. В самом деле, труднее всего научиться такой учтивости, которая чуждалась бы равно и чопорности, и развязности; это кажется безделицей, однако тому, кто не впитал подобные манеры с детства или не наделен возвышенной душой, такое обхождение недоступно. Бонапарт и сам не умеет вести себя так, как подобает светскому человеку; в сношениях с приближенными, а подчас и с людьми посторонними он нередко с наслаждением возвращается к вульгарным словечкам и манерам своей революционной молодости. Бонапарт прекрасно знал, что парижане потешаются над новоявленной знатью; впрочем, мнение свое они, как это ни странно, выражали исключительно посредством шуток и даже не пытались облечь его в серьезную форму. Всей их воли к сопротивлению хватало исключительно на изобретение двусмысленных каламбуров; если на Востоке люди по необходимости изъясняются апологами, французы пали еще ниже: они принялись играть словами и слогами. 434Пожалуй, из всех тогдашних каламбуров-однодневок лишь один достоин упоминания. Когда в театре перед началом представления объявили о прибытии принцесс крови, 435кто-то из зрителей воскликнул: «Это кровь герцога Энгиенского». Таково было крещение новой династии.

Одно лишь создание новой знати не могло принести Бонапарту желанного успеха; недаром на остроумной карикатуре он изображен выкраивающим из красного колпака якобинцев красные ленточки, которыми намеревается их же и наградить. 436Не заручись Бонапарт поддержкой старого дворянства, он преуспел бы немногим больше негра Дессалина, который, совершив революцию на острове Сан-Доминго, тоже провозгласил себя императором и присвоил своим чернокожим подданным такие же титулы, какие Бонапарт даровал белым. 437Первыми занять должности при дворе новоявленного императора согласились некоторые дворяне, разоренные Революцией. Бонапарт отблагодарил их, объявив во всеуслышание, что он предлагал им службу в армии, но они предпочли служить в его передней. Произнеси такую фразу Людовик XIV, на следующий же день все придворные по меньшей мере оповестили бы его о своей отставке, однако те, кто и в самом деле согласился служить в передней Бонапарта, пали так низко, что он мог оскорблять их совершенно беспрепятственно. Другого покровителя у них не было.

Секрет его системы в том и заключается, чтобы заставить каждого человека совершить подлость, которая лишила бы его либо независимости, либо чести. Так англичане клянутся в верности своим королям, чтобы при перемене политического устройства им не на что было рассчитывать. Иные дворяне, носящие славные имена, в этих обстоятельствах выказали самое благородное сопротивление; 438многие другие, однако, испугались еще прежде, чем у них появился какой бы то ни было повод для опасений; наконец, третьи, еще более многочисленные, сами предложили императору свои услуги в надежде получить места шталмейстеров, камергеров и придворных дам, от которых всем без исключения следовало бы отказаться. Лишь те, кто избрал военную или юридическую карьеру, могут уверить себя, что приносят пользу отечеству при любом правителе, что же касается должностей придворных, то они ставят человека в зависимость не от государства, а от того, кто им правит. Один из родовитейших дворян Франции отвечал собеседнику, упрекавшему его за согласие принять звание камергера: «Но ведь должны же мы кому-нибудь служить!» Странные речи в устах потомка отважных рыцарей, израненных в боях. Впрочем, для принуждения родовитых французов и француженок к службе при его дворе у Бонапарта имелось страшное оружие — он грозил им изгнанием.

Парижане так любят жизнь в столице и так дорожат ею, что одна лишь мысль о необходимости покинуть этот город приводит их в ужас; Бонапарт не преминул этим воспользоваться. Мало того, что он имел в своем распоряжении восьмисотмиллионные доходы государственной казны и восьмисоттысячную армию; он включил в свой арсенал также и страхи, с помощью которых мог держать в узде даже то сословие, в котором нуждался. Он желал использовать в своих целях имена людей, входивших в это сословие, а их самих унизить и втоптать в грязь; он желал смешать новую аристократию со старой; желал пожаловать представителям рода Монморанси графский титул, 439принудить девиц из хорошего общества к замужеству с революционерами, чьи манеры были им глубоко чужды, наконец, смешивая все воедино, презирая прошлое, предлагая своим несчастным подданным выбросить из памяти все, что происходило до его вступления на престол, он не оставлял никому ни малейшей возможности свободно избирать свой жизненный путь. Деспотизм столь могущественный и столь разнообразный, столь страшный и столь мелочный не воцарился бы во Франции, если бы не Революция, вследствие которой все землевладельцы попали в зависимость от государства. Новоявленным богачам Бонапарт приказывал вести роскошную жизнь, ибо хотел, чтобы они ослепляли народ пышностью своего убранства, а главное, чтобы, не в силах самостоятельно отыскать необходимые средства, постоянно нуждались в его дарах; что же до старых помещиков, они полностью зависели от милостей первого консула, который своими декретами возвращал им то, чем они владели прежде. Прикрываясь, как и всегда, необходимостью восстановить порядок и защитить Францию либо от республиканцев, либо от роялистов, Бонапарт присваивал себе право преследовать как тех, так и других. «Из жалости одной я правлю самовластно», — говорит Петр Великий в пьесе, которую Карьон де Низа сочинил специально ради того, чтобы показать французам, какое правление им необходимо. 440Многие удивляются развращенности французов; задумаемся, однако, хотя бы на мгновение о природе нынешней власти и обстоятельствах ее возникновения. Как правило, в земной жизни страх, толкающий людей на путь порока, уравновешивается надеждой, обращающей их к добродетели. Бонапарт, напротив, положил силу страха и обольщения надежды, туманящие человеческий ум, на одну и ту же чашу весов — чашу порока. Он предоставил французам выбирать между прозябанием в темнице, смертью в изгнании и приятием богатства и наград из рук императора. Разумеется, если бы в Бонапарте с самого начала разглядели узурпатора, остановить его было бы легче легкого. Сопротивление всегда пугало его; собравшись с мыслями, он одолевает страх, однако когда ему случается встретить порядочного человека, он, судя по всему, испытывает трепет, заставляющий его хоть на мгновение отступить. Имей он с самого начала дело с людьми отважными, он бы погиб, однако обстоятельства складывались столь благоприятно для него, что он сумел набросить на Францию сеть тирании, а когда эта сеть наброшена, выбраться из-под нее чрезвычайно трудно.