Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

Сталь не раз настаивала: «нет ничего хуже, чем утратить звание нации». «Национальные» и «географические» характеры служили писательнице одним из главных средств концептуализации, одним из главных способов осмысления и объяснения мира; в ОЛ она сформулировала это следующим образом: «О народе, как и об отдельном человеке, следует судить по его основополагающему свойству: все остальные черты случайны, в главном же свойстве видна самая сущность человека или народа». [59]

Такой подход к действительности восходил, помимо теорий Монтескье или Руссо, к другой, гораздо более древней традиции, в рамках которой не только определенные человеческие типы («Характеры» Теофраста и Лабрюйера), но и представители той или иной национальности имеют совершенно определенный, повторяющийся набор свойств: «Французам надлежит быть отважными, любезными, нескромными, великодушными, ловкими, ветреными, пылкими, непостоянными, опрометчивыми, бегущими труда, учтивыми, изменчивыми в любви, нетерпеливыми и дерзкими. Испанцам — надменными, властными, скупыми, постоянными, готовыми снести любые тяготы и совершать подвиги под любыми небесами, тщеславными, презрительными, до смешного степенными, слепо преданными своему отечеству, нелепыми в любви и страшными в ненависти. […] Англичане — люди неверные, ленивые, храбрые, жестокие, любящие свое добро, ненавидящие иностранцев, высокомерные и корыстные. […] Итальянцы — бездельники, безбожники, соблазнители, плуты, домоседы, хитрецы, они подозрительны, мстительны, любят приличия и обожают выгоду». [60]Следы этой традиции различимы в самых разных жанрах, от сочинений моралистов до газетной публицистики и лубочной литературы; любопытно, что русские переводчики начала XIX века ощущали связь сочинений г-жи де Сталь, прежде всего ее книги ОГ, с традиционным «портретированием национальностей»; это хорошо видно по тем отрывкам, которые они выбирали для перевода и публикации в русских журналах.

Например, в публикации под названием «О подражании всему французскому» (ОГ, ч. 1, гл. 9) читаем: «Разговор приятный и занимательный, почти из ничего возникающий, разговор, которому от прелести выражений сообщается заманчивость, доставляет немалое удовольствие. Можно утвердительно сказать, никого не обижая, что одни только французы способны продолжать разговор такого рода». [61]В «Российском музеуме» статья «Пренебрегательная глупость и снисходительная посредственность» (ОГ, ч. 1, гл. 10) снабжена характерным подзаголовком, отсутствующим в оригинале: «или Французы и немцы», а текст пестрит афоризмами вроде: «Немец имеет всегда в голове более мыслей, нежели может их выразить», «в Германии невежа не смеет выговорить своего мнения с надежною смелостию», «у немцев, сколько бы они ограниченны ни были, глупцы умеют, по крайней мере, одобрять и удивляться». [62]Все эти фразы есть в тексте г-жи де Сталь — но публикация их под заголовком «Французы и немцы» лишний раз напоминает о том, из какой давней традиции выросла книга, во многих других отношениях новаторская; о том же напоминает и соседство в «Сыне Отечества» за 1814 год фрагмента из книги Сталь «Изображение Аттилы» с очерком (к Сталь отношения не имеющим) «Характер древних галлов и нынешних французов». [63]В основе всех этих текстов лежит вера в то, что национальный характер можно свести к определенному набору свойств и качеств, которыми объясняется всё, с представителями данной нации происходящее. Именно исходя из этого принципа Сталь в романе «Коринна» сталкивает чистокровного англичанина Освальда Нельвиля с чистокровным же французом графом д’Эрфейлем и с итальянкой по воспитанию и духу (хотя и наполовину англичанкой по крови) Коринной; исходя из него же, она рассматривает в ОГ немецкий характер. В частности, даже оговорив здесь, что «немцы» — не что иное, как общее обозначение саксонцев, пруссаков, баварцев и проч., она все-таки продолжает давать общие характеристики «немцам вообще»: «Немцы вообще исполнены искренности и преданности; они почти никогда не изменяют своему слову и чуждаются лжи. Если немцы когда-либо начнут страдать этим пороком, то виной тому будет лишь их желание подражать иностранцам, доказать, что они не уступают последним в хитрости и, главное, не даются им в обман […] За редкими исключениями, немцы мало успевают во всем, для чего потребны ловкость и проворство». [64]

Но зато в немцах (опять-таки в немцах вообще, немцах, наделяемых единым национальным характером) Сталь отыскивает такие положительные качества, которых, по ее мнению, недостает французам и которые им следовало бы перенять от немцев, — это те самые энтузиазм, бескорыстие, возвышенность, которые противостоят французской расчетливости, французскому эгоизму. Сама оптика, при которой на первый план выходит категория постоянного, стереотипного национального характера, — оптика во многом традиционная, зато набор свойств, которые Сталь выделяет в том или ином национальном характере, был глубоко оригинален и оказал огромное влияние на очень многие сочинения XIX века: литературные «немцы», от пушкинского Ленского до бальзаковского музыканта Шмуке из романа «Кузен Понс», обязаны своей «возвышенной душой» не кому иному, как сочинительнице книги ОГ.

Если в том, что касается описания немецкого характера, Сталь сама стояла у основания традиции, то применительно к России и русскому характеру она во многом следовала за своими предшественниками. Впрочем, так действовала не она одна. В недавней статье [65]было очень точно отмечено, что европейская Россика вообще отличается повышенной степенью «центонности»: все писавшие о России особенно широко пользовались (зачастую не объявляя этого) наблюдениями предшественников. Для книги г-жи де Сталь также можно указать «параллельные» места в сочинениях авторов XVIII века — как тех, которые имелись в ее библиотеке, [66]так и других, относительно которых можно с большей или меньшей степенью уверенности предполагать, что она их знала. Эти подтвержденные документально или предположительные заимствования из «Истории

России» Левека, «Секретных записок о России» Массона, «Истории анархии в Польше» Рюльера, «Истории Российской империи при Петре Великом» Вольтера, «Жизни Екатерины II» Кастера, «русских» писем князя де Линя, вошедших в его сборник, подготовленный к изданию самой г-жой де Сталь, а также из «Путешествия в Польшу, Россию, Швецию и Данию» Кокса в переводе Малле, «Путешествия двух французов в Германию, Данию, Швецию, Россию и Польшу» Фортиа де Пиля, «Истории обеих Индий» Рейналя указаны в соответствующих примечаниях к тексту книги. Такое следование за предшественниками для описания России, как уже было сказано, — вещь вполне обычная. Однако «русскую» часть «Десяти лет в изгнании» отличает оригинальное соотношение литературного и документального. Дело в том, что Сталь постоянно отмечает несовпадение реальности с готовыми концептуальными схемами, как чужими, так и своими собственными.