Жермена де Сталь - Десять лет в изгнании

25В РФР (ч. 3, гл. 27) Сталь воспроизводит реплику Бонапарта более подробно: «Позже слово принцип стало вызывать у генерала Бонапарта большие подозрения, но в ту пору ему еще казалось приличным прибегать к нему, и он именно так и поступил. Когда я принялась описывать ему благоденствие и красоту Гельвеции, покой, каким она наслаждается уже много столетий, он перебил меня: „Да, разумеется, но людям потребны политические права; да-да, — повторил он как нечто, заученное наизусть, — политические права“» ( CRF . Р. 343).

26Ср. обсуждение вопроса о простодушии Наполеона в связи с анекдотом о его разговоре с г-жой де Сталь (см. примеч. 9) в незаконченном наброске Пушкина «Мы проводили вечер на даче…». Об источниках пушкинских представлений о простодушии Наполеона см.: Вацуро В. Э. Записки комментатора. СПб., 1994. С. 117–119. Пушкин вслед за Н. П. Румянцевым и П. А. Вяземским придерживается в данном случае мнения, противоположного мнению г-жи де Сталь.

27На самом деле Арман-Жан дю Плесси, кардинал де Ришелье (1585–1642), всесильный первый министр Людовика XIII, родился и умер в Париже, а в Риме провел всего несколько месяцев в 1607 г. по случаю своего рукоположения в епископы. Сталь относилась к Ришелье резко отрицательно, видя в нем «деспота, который полностью уничтожил самобытность французского национального характера, его честность, простодушие, независимость», заставил французов свыкнуться с преступлениями и тем обусловил их нравственное падение. Кардиналу Ришелье она противопоставляла своего отца, Неккера, в котором видела образец политика: «Сторонники деспотизма, желавшие обрести в лице первого министра короля нового кардинала Ришелье, были очень недовольны г-ном Неккером…» ( CRF . Р. 75, 88; ч. 1, гл. 2, 4). Скептическое отношение к Ришелье Сталь унаследовала от глубоко чтимого ею Монтескье, который в книге «О духе законов» (кн. 3, гл. 5), доказывая, что «добродетель не есть принцип монархического образа правления», замечал: «Если же в народе и найдется какой-нибудь злополучный честный человек, то кардинал Ришелье в своем „Политическом завещании“ намекает, что государю следует остерегаться пользоваться его услугами» ( Монтескье . С. 30). Критика Ришелье в РФР вызвала возражения современников; см.: Bailleul J.-Ch. Examen critique de l’ouvrage posthume de Mme la baronne de Staël ayant pour titre: Considérations sur les principaux événements de la Révolution française. Р., 1818. T. 1. Р. 40–46. Б РФР Сталь так же, как и в комментируемом фрагменте, объясняет порочность Ришелье тем, что он не француз: «Во многих отношениях кардинала Ришелье можно считать чуждым Франции: будучи священником, вдобавок священником, воспитанным в Италии, он не имел ничего общего с истинным французским характером» ( CRF . Р. 75). Что касается Бонапарта, то причисление его к «иностранцам» (об отсутствии формальных оснований для этого см. примеч. 247), которые именно в силу своего чужеземного происхождения поставили Францию на край гибели, было распространенным мотивом антинаполеоновской публицистики. Так, Шатобриан в брошюре «О Буонапарте и Бурбонах», вышедшей в свет 5 апреля 1814 г., писал: «Надеюсь, настанет время, когда французы обретут свободу и торжественно объявят, что непричастны к преступлениям тирана, что убийство герцога Энгиенского, пленение папы и войны в Испании суть деяния безбожные, святотатственные, отвратительные и, главное, антифранцузские, а потому ответ за них должен держать только чужеземец. […] Как сказал один сенатор, мы избрали королем человека, принадлежащего к племени, откуда римляне гнушались брать рабов» (Chateaubriand F.-R. de. Grands écrits politiques. Р., 1993. T. 1. Р. 70, 97). Шатобриан исключил эту фразу из второго издания брошюры, но позже, в «Замогильных записках», привел ее, назвав фамилию сенатора — Ланжюине — и пояснив: «Независимые мыслители, к какой бы партии они ни принадлежали и какие бы взгляды ни исповедовали, вели в пору публикации моей брошюры схожие речи. Лафайет, Камиль Жордан […], госпожа де Сталь, Шенье, Бенжамен Констан […] думали и писали примерно то же, что и я» (Шатобриан. С. 264).

28Прием этот состоялся 10 декабря 1797 г. в полдень.

29В РФР Сталь описывает ту же церемонию чуть более подробно: «Пять членов Директории в римских тогах поместились на подмостках в глубине двора; подле них располагались депутаты обоих советов, судьи и академики. Если бы дело происходило до 18 фрюктидора, иначе говоря, до того, как военная сила обрушила гонения на орган народного представительства, зрелище это могло бы показаться величественным: оркестр играл патриотические мелодии, над головами членов Директории развевались знамена, напоминавшие о великих победах. […] Лучшие люди Франции встретили генерала Бонапарта рукоплесканиями; он воплощал надежды каждого; республиканцы, роялисты, все сознавали, что настоящее и будущее находятся в его могучих руках. Увы! многие ли из юношей, кричавших в тот день „да здравствует Бонапарт!“, уцелели и не принесли свою жизнь в жертву его ненасытному честолюбию?» (CRF. Р. 340). Римскими тогами Сталь называет торжественное одеяние членов Директории — алую мантию.

30В состав Директории в это время входили Баррас, Жан-Франсуа Ревбель, Луи-Мари Ла Ревельер-Лепо, Филипп-Антуан Мерлен из Дуэ и Никола-Луи Франсуа де Нёшато (в 1798 г. его сменил Ж.-Б. Трейяр).

31В Кампо-Формио Бонапарт уступил Венецианскую область Австрии в обмен на присоединение к Франции левого берега Рейна.

32Поскольку генуэзские власти пытались сохранить нейтралитет по отношению к Франции, в мае — июне 1797 г. Бонапарт пришел на помощь мятежникам, стремившимся свергнуть олигархическую республику и превратить Геную в республику демократическую. Между Генуей и Французской республикой (представляемой Бонапартом) была заключена «конвенция» о создании будущей Лигурийской республики. При составлении этой конвенции и при назначении (14 июня 1797 г.) временного правительства Бонапарт проявил немалую умеренность: генуэзцам гарантировали территориальную целостность и неприкосновенность религии, а в правительство не вошел никто из радикалов-якобинцев (именно их крайние взгляды Сталь и именует «демагогией»).

33 Ср. в РФР: «Г-н де Талейран, представляя Бонапарта членам Директории, назвал его освободителем Италии и миротворцем, даровавшим Европе покой. Он уверил их, что генерал Бонапарт презирает роскошь и блеск, жалкое тщеславие заурядных душ, и что он любит стихи Оссиана, ибо они заставляют забывать о земле. Земля, полагаю, была бы счастлива, если бы он в самом деле забыл о ней» ( CRF. Р. 340). Об Оссиане см. примеч. 11.

34Англия находилась в состоянии войны с революционной Францией начиная с 1793 г.

35Герой этого эпизода, изложенного в «Истории упадка и крушения Римской империи» (1776, т. 1, гл. 6, примеч. 28) Эдуарда Гиббона (1737–1794), — мужчина, Гельвий Пертинакс. Поскольку воинственный император Каракалла прибавлял к своему имени названия покоренных им народов, среди которых были готы, или геты, Пертинакс высказал предположение, что Каракалле будет весьма уместно именоваться «гетическим» (geticus). Тем самым он намекнул на совершенное императором преступление: придя к власти в 211 г. вместе со своим братом Гетой, Каракалла в 212 г. убил его. Император понял намек и приказал казнить остроумца. Имя Гиббона Жермена Неккер слышала с детства; он ухаживал за ее матерью до ее замужества, и хотя Сюзанна Кюршо не пожелала стать женой английского историка, чета Неккеров относилась к нему с большим почтением; по семейному преданию, в десять лет Жермена Неккер вообразила, что, дабы доставить родителям возможность постоянно беседовать с милым их сердцу Гиббоном, она должна выйти за него замуж, и всерьез предложила это матери (см.: ОС. T. 1. P. XXIII); пикантность ситуации усугублялась тем, что Гиббон был очень некрасив.