Александр Рогозин - Трассирующие строки

Солдаты пыльной степью идут на передовую, многие — на смерть. Навстречу — беженцы из Сталинграда, потоки беженцев, о них речь, обращенная к солдату.

Когда Яшин прочел это, у него сжалось сердце. Сильные стихи. У Яшина таких строф не было. И он уже не жалел, что не встретил здесь Симонова. А перед глазами встал день 25 августа, когда они, офицеры политотдела флотилии, после бомбежки и переправы, бродили по пойме в поисках неизвестной им деревни Тумак. Колхозники охотно и жалостливо, как погорельцев, угощали моряков помидорами и арбузами, а в глазах читалось молчаливое удивление: зачем флотским людям заволжская деревня, моряки должны быть на кораблях и стрелять по врагу.

Командный пункт Северной группы располагался на мысу, где от Волги ответвляется Ахтуба. Прежде в этом месте был пионерский лагерь. 26 августа, после гибели в районе Акатовки большого пассажирского парохода «Иосиф Сталин», к берегу стало прибивать утопленников. Напуганные пионеры были вывезены в степные районы. Как наблюдательный пункт этот мыс был идеальным местом: на юго-запад между островами Спорный и Зайцевский просматривается береговая линия заводских районов Сталинграда, а на северо-запад, через Акатовский осередок, хорошо виден занятый немцами берег Латошинки.

На командный пункт Яшин прибыл на полуглиссере с комиссаром отряда Лемешко. Пристали прямо к деревянной купальне, устроенной для пионеров. Краснофлотцы утепляли легкие летние домики. Краснофлотец предложил политработникам чая. «Хорошо. Потом», — сказал Лемешко и повел Яшина на наблюдательный пункт.

На трехметровой высоте, используя два осокоря как опоры, — третьей был отесанный столб — краснофлотцы устроили площадку. На ней две стереотрубы.

Трубы были закреплены стационарно и обеспечивали двадцатикратное приближение. Правый берег как на ладони. Видны ползущие в районе Винновки машины. Два мотоциклиста — навстречу, колышутся на неровностях дороги. Ближе к Рынку — подбитые танки. И кладбище на пологом склоне. Кресты в рядках, хотя и грубо сколоченные, но ровные, по-немецки всё аккуратно.

Яшин поймал себя на том, что смотрит на врага не с ненавистью, а с любопытством.

Перефокусировал трубы на острова. Незадолго до этого на Зайцевский, Спорный и Пеньковский была переброшена артиллерия 300-й стрелковой дивизии. Артиллеристы в дело ещё не вступали, старались маскировать орудия.

Острова сплошь были покрыты кустарником и деревцами. Несмотря на конец октября, листва ещё держалась, острова были похожи на пестрые лоскутные одеяла.

Спорный был почти напротив НП. Яшин как перед собой увидел красноармейцев, спустившихся по светлому, словно выцветшему песчаному склону, к воде. Один даже что-то стирал. Это были тылы артиллеристов. Немцы — с другой стороны острова. Орудия Яшин не разглядел.

«Теперь на камбуз, чай пить», — сказал Лемешко.

«Камбуз, — отметил про себя Яшин, когда они вошли в помещение лагерной кухни. — Моряки и на берегу называют все по-своему».

В клубе собрался личный состав командного пункта. Яшин читал поэму.

Яшин видел, что поэма перегружена фамилиями. Что перечисление подвигов в одной-двух строках придает какую-то лубочность. Однако за каждой фамилией были люди, хорошо знакомые краснофлотцам.

Геранин, Ненашев — командиры БЧ-2 на «Чапаеве» и «Усыскине». Кузнецов — командир «Усыскина». Поспелов и Мороз — командиры группы бронекатеров, ходившие на боевые задания.

Этих людей все знали. Имена, запечатленные в стихах настоящего, профессионального поэта, обретали в глазах моряков особую значимость. И то, что тысячными, миллионными тиражами будет звучать имя товарища, с которым ты бок о бок воевал, придает гордости.

Моряки смотрели на поэта как на фокусника или даже колдуна: любого простого парня может вознести чуть ли не на небо.

Петр Строкань был наводчиком кормового орудия бронекатера № 53. На нефтекараван, который сопровождал бронекатер в районе Быковых хуторов, налетели сразу два «Хейнкеля». Катер ударил из всех орудий. «Хейнкели» не испугались, пошли на второй заход, и одна бомба разорвалась вблизи бронекатера. Осколки прошили обе ноги Строканя, он застонал, но остался у орудия и продолжал бить по самолетам. «Хейнкели» вынуждены были улететь. Все это продолжалось не больше минуты.

Яшин знал, за такую простоту не похвалят ни братья-поэты, ни критики, однако без изменений перепечатывал эти строки и в послевоенные годы.

Краснофлотцы на командном пункте долго не отпускали Яшина. Хотя уже смеркалось, а им с Лемешко ещё предстоял путь на «Усыскин».

— Товарищ старший политрук, напишите о нас, — вдруг выступил рыжеватый краснофлотец во втором ряду. Яшин ещё во время выступления приметил его — видно, простоват, но слушал, открыв рот, и отталкивал локтем соседа, когда тот пытался что-то шептать на ухо.

— Хорошо, товарищ старший матрос, напишу.

— А как мы узнаем?

— Приду и прочитаю.

— Мы верим Вам, товарищ старший политрук.

Это «мы верим вам» обезоружило Яшина. На обратном пути, прямо на полуглиссере, слегка подпрыгивавшем на встречной волне, у него появились первые строчки:

Яшин подумал, что передает всего лишь увиденное им самим. Надо найти какой-то сюжетный ход. Вообще-то краснофлотцам там неплохо — «курорт». Только нельзя выходить на берег, на Волгу — демаскировка. Нельзя костры, дымы. Если фриц поймет, что здесь наблюдательный пункт, а тем более — командный пункт отряда кораблей, хана: накроет артиллерией. В голове возникли две полуиронические строчки: