Александр Рогозин - Трассирующие строки

Утром узнали, что бронекатер № 74 сгорел от трех прямых попаданий напротив «Красного Октября».

На следующий день ожидалась высадка двух десантных батальонов трехсотой стрелковой дивизии в Латошинке. Обеспечивать высадку должны были бронекатера. После того, как первый эшелон займет береговую полосу, из Шадринского затона должны выйти буксиры с артиллерией и боеприпасами.

Яшин попросился идти с катерщиками. Начальник штаба отряда Федоров дал добро. Яшин опять решил идти на двадцать третьем, с Бутько. Когда на борт поднялись десантники, Бутько сказал Яшину: «Товарищ старший политрук, сами видите, перегруз». Яшин остался на наблюдательном пункте.

«БК-23» заурчал моторами и через минуту растворился в темноте.

Старший политрук Яшин по войне, как, впрочем, и по жизни, шел с твердым убеждением, что дар его необходим людям, и ему, поэту, надо делать постоянные усилия над собой, чтобы правильно распорядиться этим даром. Он верил, ему отпущено много. Но постоянно сомневался — хватит ли собственных сил, чтоб в каждодневных хлопотах, в обидах и пустых разговорах, в болезнях и хандре осуществить то, что отпущено свыше.

Свои стихи и поэмы он отнюдь не считал непогрешимыми. Мог выслушать мнение и рядового краснофлотца, и адмирала, и своего брата-поэта. Что-то мог передать, что-то добавить, убрать, но конечной инстанцией оставался он сам. Его однокурсники по Литинституту вспоминали, что среди них он был единственным, кто мог позволить себе не согласиться с преподавателем, а это были, как правило, известные поэты.

Поэму «Город гнева» он вслух читал десятки раз. Ее обсуждали в политорганах флотилии, фронта, в нескольких редакциях. Политотдельцы упирали на то, что в поэме слишком живописуются ужасы — бомбежки, смерть. Начальник ПО флотилии Бельский сказал без обиняков: «Ослабить «огненный шар». Не так уж все страшно». Ну и, конечно, говорили, что слабо отражена роль коммунистов в обороне города. Начальник отдела агитации и пропаганды Портнов сказал, что символ сталинградских пятилеток не элеватор, а завод «Баррикады».

Однако в целом политработники приняли поэму. Больше того, посчитали выдающимся достижением. Всем нравился образ девушки.

Бригадный комиссар Чекалин сказал: «Много образов. Мало боевых эпизодов».

Многим показалась удачной глава с противогазами.

Эту историю знала вся флотилия. Тральщик, выполняя боевое задание, намотал на винт трос. Помочь здесь мог только водолаз. Матросы, соединив несколько шлангов от противогаза, сделали своего рода скафандр.

В общем, матросы размотали трос под водой «и тральщик рванулся сразу».

Все понимали, каких-то поэтических удач в этой главе мало, нет их вообще, но покоряло то, что технический эпизод автор смог передать рифмованной строкой. Хотя настоящие водолазные скафандры все же лучше противогазов.

Яшин знал, что поэму будут критиковать. Искать в ней недоработки. Как это так, чтоб прочел — и все умолкли от восхищения. «Войну и мир» критиковали современники. И особенно — ветераны двенадцатого года.

В Литературном институте на семинарах уничтожающей критике подвергалось буквально все. Даже те вещи, которые потом становились классикой советской литературы. Это была школа воспитания характера, школа выживания.

В редакциях фронтовых газет работало немало профессиональных писателей. Многие из них были под Сталинградом. Суд писателей и военных журналистов был для Яшина важнее суда политработников.

В Средней Ахтубе, в редакции фронтовой газеты «Сталинградское знамя» Яшин встретил Марка Борисовича Колосова. Обрадовались друг другу. Колосов еще в двадцать восьмом году в Великом Устюге проводил конференцию молодых писателей и отметил стихи Александра Яшина как подающего большие надежды. Там и познакомились. Потом не раз встречались в Москве, когда Яшин учился в институте.

Колосов предложил остаться ночевать в редакции. Поздно, ночью уже, Яшин читал ему поэму. Колосов слушал и радовался — не ошибся, когда пророчил молодому поэту большое будущее. Предложил вынести на обсуждение всей редакции.

В редакцию все собрались только вечером. Яшин читал сдержанно, понимая, что здесь своей особой интонацией не возьмешь. Да и ни к чему — слушают профессионалы.

В общем и целом поэма понравилась. Поздравляли. Колосов предложил печатать тут же, «сдавать на вооружение Красной Армии».

Перешли к недостаткам. «Поработать над вещью еще нужно. Поэма страстна, но очень еще сыра. Вот про убитого старика, он, мол,

Что за прозаизм? И при чем здесь тетрадка?»

«Сюжета нет. Действует только один автор. И то как наблюдатель. Девушку бы сделать стержнем поэмы».

«Человеческое несчастье изображено в полную меру. Героическая сторона меньше. Навязчив пафос мести. Голый пафос».

Выступил, наконец, редактор Половинкин: «Поэма дошла до души. Особенно все пережитое городом:

В общем, я думаю, это будут проходить в школе, заучивать наизусть. Но все-таки голова поэмы тяжела, фюзеляж и хвост легки».

Если бы все, что говорилось, слушал человек, далекий от литературных дебатов, он остался бы в недоумении: все хвалят, поздравляют, но все, кроме нескольких эпизодов, сырое, неудачное, фельетонное. Что же в итоге?

В итоге поэму напечатали в нескольких изданиях, чуть позже — отдельной книгой. Правда, Яшин постоянно работал над ней. Видел — во многом правы его критики. В конце концов Яшин дал поэме подзаголовок «Сталинградские эпизоды» и написал к ней предисловие:

«Ввиду исключительно бурно развивающихся событий поэма имела большое прямое агитационное значение и не могла претендовать на полный охват Сталинградской действительности. Автор надеется, что зарисовки, сделанные им во время боев, сыграют свою роль как живое свидетельство великолепного мужества моряков Волжской военной флотилии и бойцов Сталинградского фронта».

Бои продолжались. При попытке снять гибнущий латошинский десант с правого берега выше истока Ахтубы был расстрелян бронекатер № 34. На нем погибли командир Северного отряда флотилии Лысенко и почти весь экипаж. Бронекатер № 23, на котором Яшин ходил к гороховцам, тоже подбили. Он с трудом, на одном моторе, дошел до Шадринского затона. Командир Бутько ранен.