Александр Рогозин - Трассирующие строки

«Надо ещё о немецком кладбище, что мол, количество крестов вырастает там каждый день», — подумал Яшин, когда глиссер подруливал к борту «Усыскина».

Яшин твердо решил сходить на боевое задание на бронекатерах. Канонерки — да, их мощная артиллерия хорошо поддерживала фронт. Но решающую роль играли всё же бронекатера: не будь их, да ещё этих неуклюжих речных баркасов — фронт в считанные дни был бы обескровлен. Переправы — вот, что держало Сталинградский фронт. Переправа — это продовольствие, боеприпасы, пополнение. Это — надежда раненного бойца попасть в тыл, госпиталь, за Волгу, хотя в штабе какого-то политотдела придумали: «За Волгой для нас земли нет» — и печатали это аршинными буквами.

После того, как немцы вышли к центральной пристани, суда стали ходить к причалам «Красного Октября». Наши там ещё держались. И большая часть грузов для 62-й армии шла туда.

В ночь на 29 октября на боевое задание уходили бронекатера № 23 и № 74. Яшин мог выбрать любой. Он остался на «двадцать третьем». Лишь потому, что его слегка знобило, а в рубке «двадцать третьего» он увидел овчинный тулуп. Тулуп лежал на банке, аккуратно свернутый. Не новый — по швам овчина потерлась и начинала белеть.

«Семьдесят четвертый» под командованием старлея Поспелова шел на «Красный Октябрь», а «двадцать третий» — к рынку.

Надо было доставить на правый берег, в группу полковника Горохова продовольствие, боеприпасы, на обратном пути забрать раненых.

Яшин подумал о том, как на войне смещаются все понятия. Канонерки бьют по Сталинграду, а бронекатера везут в тот же Сталинград боеприпасы и пополнения. Даже в пойме вдоль дороги щиты: «Умрем, но не отдадим Сталинград». А немцы тоже после 16-го сентября в своих газетах называют город не иначе как «Немецкая крепость Сталинград». Им уже приказывают: «Крепость Сталинград защищать до последнего солдата». Геббельс знает, что делает. Нападение, штурм — это агрессия, приход чужаков. Оборона — это защита своего. Во все времена — священный долг. И если за спинами немцев Германия, то здесь, в Сталинграде, они защищают своих маленьких киндеров и нежных фрау от полуазиатских варваров. Немцам тоже важно думать, что они воюют за правое дело.

«Двадцать третий» и «семьдесят четвертый» катера были счалены бортами. Первым завел моторы «семьдесят четвертый» — он стоял мористее. Следом пошел «двадцать третий».

Мощный авиационный двигатель быстро разогнал катер до 18 узлов — это почти 35 километров в час. Отличительные огни не включали, катер, как привидение, мчался по Ахтубе. На изгибах реки рулевой делал один-два поворота штурвалом и тут же возвращал его в исходное положение. Яшин удивлялся: как можно своевременно различать береговую линию?

Вышли на Волгу. На правом берегу время от времени повисали осветительные ракеты. А вверх тянулись трассирующие змейки зенитной стрельбы. Это немцы охотились за нашими «У-2». Самих самолетов не было видно, однако нет-нет, да и появлялись трассирующие пулеметные очереди с неба.

Все это было далеко от Волги и казалось, что настывающая темная река живет как бы своей отдельной жизнью, не имеющей никакого отношения к войне.

— Лево 25, курс 340, — скомандовал командир катера Бутько. Рулевой сделал оборот штурвалом, катер слегка накренился и повернул налево. Рулевой поглядывал на компас с подсветкой, где закрутилась, чуть покачиваясь, картушка.

Яшин уже знал, что это обман зрения: поворачивается не картушка компаса, а катер, картушка как раз на месте, нулем разметки она всегда показывает на север.

Бутько напряженно всматривался вперед. Предстояло идти между островами Спорный и Зайцевский. Конечно, рекомендованные курсы командиры знали назубок, но на реке, особенно при большой скорости, только на расчетные данные полагаться нельзя. Важно видеть берега. Осадка у бронекатера всего полметра, ну с перегрузом — сантиметров на пять больше. То есть, катер мог пройти там, где взрослому человеку по колено. Но при этой скорости небольшая ошибка — и катер всем корпусом на мели. Никто до рассвета не снимет, а утром немецкие артиллеристы где-нибудь на Мамаевом бугре будут держать пари: с какого попадут в катер прямым — с третьего или с пятого снаряда.

Столкновение с препятствием — тоже беда.

На приверхе Зайцевского острова еще в начале сентября был утоплен тральщик. Рубка его торчала из воды — её видел Яшин в стереотрубу, на НП отряда.

На подходе к протоке меж островами все же убавили ход. Пока бронекатер не обнаружен, идти разумнее на «малом»: не так страшна посадка на мель.

Вошли наконец в Денежную воложку. Здесь надо быть начеку — фашисты в любой момент могут открыть огонь.

Яшин стоял в рубке за спиной командира. Смотреть ему было практически некуда — щель наблюдения и иллюминатор на двери левого борта нужны командиру для ориентировки. Яшин боковым зрением поглядывал на рулевого — двадцатидвухлетний, крепкий, правая рука командира, старшина второй статьи. Штурвалом как бы играет, в любой момент готов бросить катер вправо или влево.

— Товарищ старший политрук, накиньте полушубок, холодно, — сказал Бутько и добавил ход.

Яшин молча, как бы выполняя приказ, набросил на плечи полушубок. Он на две ступеньки был старше по званию лейтенанта, но пока на борту, в любом случае должен подчиняться Бутько как командиру боевого корабля.

На берегу мигнул огонёк. Раз, другой. Это условный сигнал. Наши.

Катер мягко ткнулся в глину. С бака подали трап. Подошли армейцы. Матросы начали передавать им ящики. Армейцы работали без суеты, Яшину даже показалось, что лениво. Выгрузка-погрузка раненых — это час, не меньше. Яшин пошел по землянкам. Землянки на склонах, 100–150 метров от воды. Передний край — ещё 200 метров. Там — посты. В землянках в основном спят, стараясь свернуться так, чтобы все тело было под шинелью. Торчат башмаки, обмотки. Автоматы рядом, без надзора, где у стенки, где — просто на земле. Сырость, холод, вши. А что тут еще может быть?

На катер заводили и заносили раненых. Оставляли прямо на палубе. Моряки и офицеры в рубке, в орудийных башнях, в машинном отделении. Как-никак, а прикрытые пятимиллиметровой броней. Правда, если мина разорвется близко, осколки пробивают броню.

Отошли. Развернулись на «мало», словно не спеша, и дали «полный». Взошла луна. На заплесках островов заблестел песок, фарватер обозначился отчетливо. Ход не сбавляли.

Яшина опять зазнобило, он накинул на плечи полушубок. Подумал: ему в рубке холодно, а каково сейчас раненым на палубе? Кого-то живым не довезут. Двигатель работал громко, стоны и хрипы были не слышны.

В походе никакого страха или даже волнения Яшин не испытывал. И все же когда бронекатер вошел в Ахтубу и рядом замелькали знакомые силуэты деревьев, у него появилось чувство мальчишки, которому удалось оторваться от погони и залечь в непроходимых кустах.