Андрей Волос - Жизнь Изамбарда Брюнеля, как бы он рассказал ее сам

Мысли о старой доброй Викторианской эпохе по-прежнему греют души истинных романтиков и мечтателей. Причина этой привлекательности заключается не только в грандиозном масштабе научно-технического скачка, совершенного героями времен королевы Виктории, но и в оригинальном стиле тех лет, сочетающем аристократизм и смелые инновации. Это было действительно очень стильное время, которое можно назвать «веком функциональной эстетики». Жизнь в технократических странах тех лет пестрила заклепками, вращающимися шестеренками, двигающимися клапанами; в бытовом обиходе леди и джентльменов присутствовали раздвижные несессеры со множеством отделений и замочков, развинчивающиеся трости с выкидным лезвием и емкостью для бренди, щелкающие металлические арифмометры и даже инструменты для создания ямочек на щеках.

Всего сто пятьдесят с копейками лет назад человеческий мир выглядел совсем иначе… С одной стороны, его обитатели психологически были гораздо старше, чем мы, если рассуждать об их частной ответственности и личной целеустремленности, а с другой — гораздо моложе, если рассматривать умение наших «пра-пра-пра» удивляться и восторгаться. Трудно поверить, что еще совсем недавно основной движущей силой промышленности был пар, а источником энергии — уголь. Между прочим, последний советский паровоз был выпущен в 1956 году, то есть за год до запуска первого искусственного спутника Земли, а последний британский паровоз был выведен из эксплуатации аж в 1965-м! Да и в наши дни железные дороги многих стран имеют в своем распоряжении небольшие парки паровозов для решения особых транспортных проблем, что доказывает частичное продолжение истории «паровой цивилизации». Видимо, какая-то неуловимая магия кроется в инновациях, прославивших эпоху Джорджа Стефенсона, Вернера фон Сименса, Рудольфа Дизеля, Карла Бенца. Причем эта магия настолько действенна, что мы до сих пор, как и наши предки, красующиеся модными цилиндрами и шляпками с умопомрачительными перьями, впадаем в некий гипнотический транс при виде приближающейся машины, с шипением выпускающей клубы дыма и струи пара.

Первая российская книга об Изамбарде Брюнеле не случайно начинается с описания многофункционального кабинетного стола изобретателя, за которым герой мечтает изложить свою биографию. Этот эпизод красноречиво демонстрирует не только характер героя, но и стиль его времени. Автор этой книги, описывая дизайнерско-инженерные фантазии своего героя, дает о Викторианской эпохе и ее особенностях больше представления, чем объемная энциклопедическая статья:

«Сверху, занимая место примерно от двух третей столешницы до ее дальнего края, должен был возвышаться стильный и удобный кабинет, насчитывающий десять-пятнадцать выдвижных ящичков разной величины, предназначенных для хранения как рукописей, так и всякого рода мелочей, неизбежно сопровождающих жизнь всякого пишущего: перьев, чернильниц, чернильных склянок с чернилами, из которых пополняются сами чернильницы, баночек с сухим песком для просушки свежей писанины и прочая, прочая, прочая. Левую часть кабинета я отвел под миниатюрный двустворчатый шкаф во всю высоту, представлявший, на мой взгляд, неоценимое удобство тем, что в нем можно было бы держать рулоны чертежей и рисунков».

Механизмы и сооружения, приспособления и машины, сконструированные в позапрошлом веке, — не только объекты, созданные для службы человека, но и культурные явления. Достаточно беглым взглядом посмотреть на фотографии мостов, построенных британским инженером Изамбардом Кингдомом Брюнелем, чтобы убедиться в их техническом и эстетическом предназначениях. Это не просто транспортные объекты, а настоящие произведения искусства.

Писать от лица реального человека, причем человека, занимающего, по мнению британцев, второе место в списке великих соотечественников (на первом месте, разумеется, сэр Уинстон Черчилль), — шаг довольно дерзкий. Но зато этот метод придает книге Андрея Волоса флёр элегантной мистификации: есть обычные биографии, есть стандартные автобиографии, а в нашем случае — «автобиография», написанная двести с лишним лет спустя после запечатленных в ней событий. Чем не «викторианская литературная мистификация» в духе розыгрышей и загадок поэта-абсурдиста Льюиса Кэрролла, который на самом деле был Чарльзом Латуиджем Доджсоном?

Британия времен правления королевы Виктории вела относительно мирную политику. «Относительно» потому, что в эту эпоху англичане успели все-таки повоевать и с Афганистаном, и с Китаем, и с Россией (Крымская война). Но Изамбард Брюнель, в отличие от многих своих коллег, не занимался изобретением и усовершенствованием оружия и машин войны — он наводил мосты, в прямом и переносном смысле. Вообще, мост — объект символический. Сакральный смысл, заложенный в этом сооружении, можно трактовать как «диалог», «соединение», «переход». Брюнель строил не только мосты в прямом понимании этого слова, но и мосты сообщения — туннели, железные дороги, трансатлантические пароходы. Живи он позже лет на сто, он наверняка бы начал строить мосты космические или межпланетные, конструируя ракеты, спутники и орбитальные станции.

Кстати, его последнее детище — исполинский пароход «Грейт Истерн» («Great Eastern»), первоначально названный «Левиафаном» в честь библейского морского чудовища, послужил человечеству в качестве транспорта для прокладки телеграфного кабеля через Атлантический и Индийский океаны. А телеграфная линия — тоже своеобразный коммуникативный мост. Примечательный факт: одну из кают упомянутого «плавающего города» однажды занял человек, чье имя неразрывно связано с романтической эпохой великих изобретений. Сюжеты его книг были еще более смелыми, чем сюжеты реальности; придуманные им механизмы и конструкции — еще более причудливыми и хитроумными, чем уже существующие. Путешествие этого человека, совершенное на борту «Грейт Истерн» от Ливерпуля до Нью-Йорка, вдохновило его на создание романа «Плавающий город». Звали этого пассажира — Жюль Габриэль Верн. Великий писатель присутствовал при строительстве «Левиафана» на лондонской верфи, и оно поразило его своими фантастическими масштабами.

«Грейт Истерн» — удивительное создание, действительно напоминающее фантастическое существо. Шестимачтовый парусник, оснащенный гребными колесами и винтом, водоизмещением 32 тысячи тонн — такой корабль словно выплыл из буйных фантазий визионера, получив неведомым образом материальное воплощение. Во времена Жюля Верна и Изамбарда Брюнеля художественный вымысел и достижения инженеров настолько сблизились, что зазор между ними почти не наблюдался: то, что грезилось писателю-фантасту вечером, утром могло воплотиться в реальном обличии инженером. Но осуществлялось это феноменальное сближение кровью и по́том. Левиафан, вообще-то, — существо, представляющее силы зла, то есть разрушительную стихию. И выбирая название для своего главного творения, Брюнель, видимо, вспомнил про этого страшного монстра неслучайно. Приручение необузданных сил природы, укрощение ветра, огня, земли и воздуха стало для романтиков XIX века рыцарской стезей, которую они унаследовали от героев древних мифов. Брюнелю удалось укротить это чудовище. Правда, через несколько десятилетий оно восстало и взяло реванш, потопив знаменитый непотопляемый трансатлантический пароход «Титаник», значительно превосходивший размерами «Грейт Истерн».