Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Никаких миллионов у Айседоры, по большому счёту, не имелось: она надеялась на продажу некоторой недвижимости и деньги, которые заработает на гастролях — очень, надо сказать, трудоёмких: предполагалось давать по четыре выступления в неделю.

Юрок ответил в тот же день: 40 тысяч долларов за 50 выступлений, прибывайте, шлите фотографии для рекламы.

21 апреля Есенину выписывают специальный советский мандат:

«Народный комиссариат по просвещению просит всех представителей советской власти, военных и гражданских, оказывать С. Есенину всяческое содействие».

Недвусмысленный сигнал: это свой, наш.

Теперь Есенину оставалось только жениться на Айседоре — иначе они не смогли бы въехать в пуританскую Америку; это в России великая танцовщица могла позволить себе всё что угодно.

Узнав о сборах Есенина и разнообразных его планах, безнадёжно влюблённая Галина Бениславская заболела неврастенией и попала в лечебницу. Она будет находиться там четыре месяца.

«Мне не жаль, — напишет подруге обо всём случившемся между ней и Сергеем. — Иначе я не могла».

Несусветная степень влюблённости Айседоры в Есенина проявилась в одном, прямо говоря, безобразном случае.

Готовясь к отъезду, не раз, и не два заходили к друзьям прощаться. Есенин волновался: никто в его роду никогда границ России не пересекал, а его другой континент ждёт, не чудо ли? А вдруг там люди с хвостами живут? Айседора ведь всей правды не расскажет.

В один день вместе с Елизаветой Стырской шли в гости к ней и её мужу Эмилю Кроткому.

Есенин эту пару ласково называл «мишками»: оба были маленькие, круглые и забавные.

По дороге Есенин говорит Лизе:

— Может, сначала к Толе? А потом уже к вам.

Пустозвонный Толя, не пустозвонный, а ближе человека у него не было, вот что в очередной раз выяснилось.

Решено — завернули сначала к Толе.

Застали и его, и Анну Никритину; у них в гостях сидел журналист Колпакчи.

Приготовили чай, говорили о том о сём, Айседора развлекалась тем, что украшала голову Есенина ландышами. Он мирился и не мешал ей.

Куда деваться — все хотели его приласкать.

За вполне мирным разговором Есенин переложил свою беспутную голову с плеча Айседоры — та куда-то вышла — на плечо Лизы Стырской: забавлялся, конечно.

Ожидал какого-то развития событий — и получил его.

Лиза машинально начала извлекать ландыши из есенинских волос.

Никто особого внимания на происходящее не обращал — все привыкли, что Сергуна, пока он добрый, гладят все подряд.

И здесь вернулась Айседора. Увидев происходящее, застонала от бешенства. Схватив на удивление сильными руками Лизу, рванула её вверх и, глядя в глаза, начала сыпать самыми отборными и чудовищными английскими ругательствами.

Толя, Колпакчи, Анна бросились к Айседоре — но её рук так сразу было не разжать.

Вообразите картину: Есенин вытряхивает из головы треклятые ландыши, они валяются, растоптанные, на полу, у Айседоры в ярости трясутся плечи, за одну руку её тянет поэт Мариенгоф, за другую актриса Никритина — жуть.

Лиза наконец вырвалась и выбежала в соседнюю комнату.

Поднялся Есенин и влепил Айседоре от души, с оттягом, две пощёчины.

Сам всё придумал — и сам завершил звонким аккордом.

Айседора присела и, не говоря ни слова, смотрела на Есенина умоляющими глазами: прости, прости, прости, я больше так не буду.

Великая танцовщица, новатор, богиня… А присмотреться — женщина.

«Русская любовь», — по слогам выговорила Айседора, протягивая руки к вернувшейся Лизе.

Есенин сплюнул и сел на место.

Свадьбу было не отменить.

За пару дней до неё Айседора, смущаясь, попросила Шнейдера:

— Вы не могли бы исправить? — и протянула свой паспорт.

«1877» превратилось в «1887». Подумав, решили, что это неправдоподобно, и семёрку исправили на четвёрку.

Айседоре стало 37.

Маленький подлог, а «Езенину» будет приятно.

Брак регистрировали 2 мая в Хамовническом совете неподалёку от Пречистенки.

Фамилию оба взяли двойную, стали Есенины-Дункан.

Есенин действительно был её первым официальным мужем. Первый муж и — минус семь лет: плохо ли. Страна чудес — Советская Россия.

— Теперь я Дункан! — ликовал Есенин, выйдя на улицу.

— Изадора — русская толстая жена, — хвалилась Дункан по-французски и тоже хохотала.

Созвали гостей.

Даже Лизу Стырскую уговорили прийти: три раза позвонил Сергей, три раза Айседора — вымолили прощение.

Айседора подарила ей бутылку шампанского и свой портрет, где по-русски написала «Есенина».

Чокались, кричали «горько!» — но Есенин раз за разом ставил на стол едва пригубленный бокал.

Веселились до утра. Всех желающих оставили ночевать.

Ближе к полудню поднялись и снова до самого вечера праздновали.

На удивление, в эти два дня Есенин так и не напился.

Близость отлёта так его дисциплинировала? Или усталость от алкоголя?

Клюеву в эти дни напишет, что «запойная болезнь» сделала его совершенно «издёрганным».

Обе причины верны.

7 мая Есенин и Дункан наносят последний визит к Мариенгофу в Богословский.

Толя и Анна собираются на Кавказ и в буквальном смысле сидят на чемоданах: те, переполненные вещами, не закрываются, приходится уминать собственным весом.

Есенин в шёлковом белом кашне, Изадора в клетчатом английском костюме — трезвая, безупречная пара.

Даже язвительный Мариенгоф отметил, что Дункан выглядела помолодевшей — будто Шнейдер не только в паспорте скостил ей семь лет.

Мариенгоф протянул Есенину стихи про «тяжесть, тяжесть, тяжесть», написанные загодя.

Последние строки там были в известном смысле пророческими:

Только влюблённость ослепляет, а истинная любовь делает взгляд прозрачным и сухим.

Мариенгоф всё знал наперёд. Есенин навсегда останется самым важным и дорогим человеком в его жизни — наряду с Анной, конечно. Но Анна — это другое.

Стихи, которые Есенин принёс в этот день Мариенгофу, аналогов в его творчестве не имеют:

Не было и не будет таких стихов никому: ни женщинам, ни мужчинам.