Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Рижская газета «Сегодня» (специально прибыл корреспондент) — туда же: «На нём смокинг — в нём он похож не на крестьянина, а на приказчика из Гостиного двора. Да и манера декламировать у него приказчичья (где ж эти господа успели послушать, как приказчики стихи читают? — 3. П. )… он теперь будет воспевать лишь преступников и бандитов. У самого у него лишь одно желание — „стать таким же негодяем“».

Писатель Георгий Гребенщиков подошёл к Есенину сразу после вечера.

Есенин устало спросил:

— Вы-то почему не в России? Ладно эти, — Есенин имел в виду разнообразное барьё. — А вы? Вы ж наш брат, Ерёма!..

Сибиряк, сельчанин из Томской губернии, сын горнорабочего и казачки, Гребенщиков вырос в бедности.

Он смолчал.

— Пойдёмте в ресторан, — предложил Есенин.

Он и с ним хотел объясниться, рассказать ему про свою правду.

«В ресторан? С тобой, большевиком? Уволь», — мысленно ответил Гребенщиков, ёжась. Подыскав более или менее вескую причину, отказался.

Но книжку свою — только что вышедший роман «Чураевы» — всё равно Есенину подарил.

У иных писателей всё примерно так: «Я вас презираю, хотя об этом вслух вам не говорю, но ужин с вами делить не стану, и тем не менее вы всё-таки меня почитайте. Вдруг поймёте, отчего я вас так презираю, но вслух об этом не говорю».

Дальше — ещё смешнее.

На книге Гребенщиков по неосмотрительности написал Есенину несколько добрых слов.

Всё-таки в давние времена, ещё в дореволюционном Петрограде, они были знакомы.

Но, подумав и прочитав в газетах реакцию на есенинское выступление, Гребенщиков пришёл в натуральное расстройство. А вдруг Есенин, этот большевик, приказчик, бандит и агитатор, расскажет, что Гребенщиков к нему так ласково обращается? Что тогда подумают самые достойные люди о Гребенщикове — что он с Есениным заодно?

Душевные метания за сутки едва не довели Гребенщикова до нервного срыва. В итоге он обратился к Есенину с письмом: «Вчера, в порыве воспоминания о Вас, о нашем знакомстве и дружбе, я подарил Вам книгу и сделал на ней, по-моему, несколько неосторожную надпись. Прошу Вас вырвать эту страницу и прислать мне её обратно, так как, пока не получу её назад, я не успокоюсь».

Есенин в ответ послал Гребенщикова в ту же сторону, которую обозначал несколько ранее помадой на витрине.

Толстой передал Гребенщикову краткий, но ёмкий ответ Есенина дословно.

В начале июня Есенин поехал за своей Изадорой по её делам: Потсдам, Любек, Лейпциг, Франкфурт-на-Майне, Веймар. Передвигались исключительно на автомобиле: пятиместный «бьюик» бесконечно вёз их куда-то. Есенина всё это страшно раздражало, смотреть он ни на что не хотел, архитектура его интересовала мало, посещение музеев быстро его утомило.

Пытался отвязаться, спрятаться, переждать где-нибудь в одном месте — Айседора закатывала истерики: боялась, что он найдёт себе здесь подругу, «шлюху», как она это называла.

Ссорились, дрались, снова мирились, снова ссорились. Ехали дальше.

Есенин затаился.

Едва вернулись в Берлин, тут же сбежал.

Сказал Кусикову, что ему больше невмоготу с этой стервой, и тот помог ему найти тихое место — один из берлинских пансионатов на Уландштрассе. Заселились туда оба.

Есенин надеялся, что скоро ему отвалят мешок денег за проданные книжки; но издатели не торопились с оплатой — и, отпраздновав побег, друзья-товарищи остались без средств к существованию.

Есенин попытался продолжить «Страну негодяев», Кусиков тоже что-то своё сочинял.

Но долго на трезвой тяге уже не жилось.

Как-то к вечеру мучительно захотелось пива. По кружечке, ну. Хоть иди и грабь кого-то.

Прикинули, у кого можно занять, и выяснилось, что, кроме Толстых, не у кого.

Есенин сам постеснялся, отправил Кусикова. Тот — душа имажинистская — пошёл: за спрос не бьют.

Толстые никогда не бедствовали и тут же выдали запрошенные 100 марок.

Кусиков похвастался: Айседору обвели, отдыхаем, сидим в тишине, пансионат уютный; смотрите, не выдавайте нас.

Друзья, однако, просчитались в силе характера Айседоры.

В течение недели они объезжала пансионат за пансионатом, все подряд.

И вот, наконец, в ночь на 18 июня нашла своего Патрика.

Сергей, уже в пижаме, играл с Кусиковым в шашки в столовой. Рядом стояла бутылка пива.

Айседора была с хлыстом.

Крандиевская оставила замечательное описание того отеля: «Вокруг них в темноте буфетов на кронштейнах, убранных кружевами, мирно сияли кофейники и сервизы, громоздились хрустали, вазочки и пивные кружки. Висели деревянные утки вниз головами. Солидно тикали часы».

Есенин, разом осознав всё, молча поднялся и тихо, бочком, проследовал в номер.

Кусиков тоже понял, что опыт управления кавалерийским дивизионом сегодня ночью ему не поможет, и следом за другом по-черкесски, безмолвно, исчез.

В столовой раздался первый удар хлыста. Шашки вместе с доской улетели в угол. Следующий удар — бутылка пива влетела в буфет. Третий, четвёртый, пятый удар… Хрусталь, кофейники, утки — всё билось, кололось, рвалось, рушилось.

На шум явилась хозяйка.

Айседора выдохнула, неожиданно улыбнулась и спросила, где здесь комната Есенина.

Есенин покорно вышел, чуть неловко держа свёрток со своими вещами. Он был в лёгком плаще поверх пижамы.

Всё равно в машине ехать.

«Бьюик» ждал у входа.

Счёт за разгром прислали через два дня.

Он был огромен: хозяйка пансионата насчитала, как за полноценный пожар.

— Айседора, я болен, — признался Есенин.

Не то чтобы он хотел как-то оправдаться за свой побег — хотя и это тоже, — но действительно чувствовал себя прескверно.

Дункан решила ехать на фешенебельный водный курорт Висбаден и там его пролечить.

Осмотрев Есенина, доктора диагностировали неврит. Айседоре сообщили, что, если её муж не бросит пить хотя бы на два месяца, у него вскоре начнутся полноценные нервические припадки — и тогда уже будет нужна психиатрическая лечебница.

Есенин вообще был склонен к панической боязни любых болезней, поэтому в день осмотра всерьёз проникся не столько диагнозом, который по незнанию языка не понял, сколько строгостью атмосферы.

— Изадора, что у меня? Что? — выспрашивал.

Она не могла объяснить и только целовала в голову.

— Есть тут кто-нибудь русский в вашей больнице? — взывал Есенин.

Русских не было.

Ему до такой степени хотелось общения, что он за три дня написал два огромных, преисполненных небывалой нежности письма Мариенгофу и ещё три Шнейдеру.

Ну а кому ещё?

Клюеву в Вытегру, где тот сидел полуголодный? «Здравствуй, Коля, я с Айседорой в Висбадене, это Германия, лечусь от алкоголизма, ходил в клуб для педерастов, не понравилось. Хотя тебе, может, было бы интересно».