Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Толкая и топя друг друга, фотографы и репортёры влезли на палубу. Я вышел к ним, и они ахнули от восторга, увидев моё телосложение.

Фотографы попросили меня отогнуть немножко от моей лебединой шеи дорогие кружева моего матинэ. Я это сделал, и они были ослеплены белизной моих плеч и классической правильностью моих форм.

Палуба огласилась криками:

— Венера Милосская!

— Фрина!

Все в один голос решили, что при царском правительстве московские купчики ни за что не выпустили бы из России такого красавца.

Фотографы стали снимать меня… Меня удивило, что они фотографировали почти исключительно мои ботинки, брюки и другие части моего туалета.

Когда я обратил внимание на это обстоятельство, они сказали:

— Мы снимаем лучшее, что у вас есть. Наши издатели никогда нам не простят, если будем им давать мелочи и всякую чепуху.

Репортёры стали спрашивать, почему я так скоро оставил Европу. Я им ответил:

— Европа слишком мала, чтобы вместить в себя мой талант и мои чемоданы.

Они записали этот ответ, который единодушно был признан гениальным».

И в таком духе — целая страница. Дались им эти чемоданы.

Особенно неприятно, что завершался фельетон упоминанием Троцкого:

«Из Америки я решил вернуться в Россию. Оказывается, тут ещё РСФСР и даже СССР. Что же, пусть…

В какой-то газете я прочитал большой фельетон о литературе за подписью какого-то не известного мне Л. Троцкого…

Надо будет сообщить ему, чтобы он зашёл ко мне в „Известия“. Думаю поощрить „этого человека“. В „этом человеке“, кажется, что-то есть».

То есть Есенин, по мнению автора публикации, не только сам опростоволосился, но и наркома выставил в комическом свете.

Во фразу «…мне нравится гений этого человека» Есенина ткнули лицом.

К тому же люди в «Правде» явно уже были осведомлены о их встрече.

За фельетоном просматривались какие-то политические реалии, Есенину не до конца понятные: Троцкий, на которого он готов был ставить, уже терял прежние позиции и превращался в объект внутрипартийных насмешек.

Слишком многие партийцы не могли простить Троцкому его оглушительной известности и высокомерных замашек.

Оршер не только ставил на место Есенина, но и умело вставлял шпильку, казалось бы, всесильному вождю.

Едва ли Есенин мог об этом догадываться.

Но в любом случае такого юмора в свой адрес он не признавал категорически.

Ладно бы ещё злобные фельетоны о нём в эмигрантской прессе: Есенин презирал белогвардейцев, те презирали и ненавидели его — они были квиты.

Но здесь-то — его страна!

Очерк «Железный Миргород» сочинялся с самыми лучшими намерениями.

Есенин был уверен, что его явный поворот в сторону «коммунистического строительства» должен быть оценён совсем другим образом. А его каким-то петрушкой выставили!

И где — в «Правде»!

Редактировал «Правду» один из главных ленинских сподвижников Николай Бухарин.

«Правду» каждое утро читали и Троцкий, и Ленин, и Зиновьев, и Каменев, и все остальные вожди.

Что он, русский поэт Сергей Есенин, сделал этому Оршеру?..

Впоследствии один из мемуаристов вспомнит, что посоветовал Есенину писать прозу, ведь очерк «Железный Миргород» получился просто замечательным, на что тот сморщился и сказал: нет-нет-нет, больше никакой прозы, никогда.

Согласно другим воспоминаниям, Есенин в ответ на столь же высокую оценку очерка сделал равнодушное лицо и спросил: «А что, он был напечатан? Нет, я не видел…» Всё он, конечно, видел, но точно не хотел обсуждать: вдруг следом зайдёт речь о пародии?

Продолжения «Железного Миргорода» — а он был, напомним, задуман как серия очерков — не будет.

Обозлится и раздумает. Никакого вам продолжения, обойдётесь.

За время отсутствия Есенина первый советский «толстый» журнал «Красная новь», созданный в своё время при прямом участии Ленина, Крупской и Горького, занял в периодике ведущее место.

Редактором его стал Александр Константинович Воронский — именно он задумал и пробил журнал.

Родившийся в 1884 году в семье священника, учившийся в семинарии и исключённый из неё, Воронский был профессиональным революционером. Во время Гражданской войны заслуженный подпольщик и пропагандист стал членом ВЦИК. С 1910-х годов писал под псевдонимом фельетоны и литературную критику, позже начал пробовать себя в прозе.

После утверждения в России большевистской власти Воронский осознал, что литература интересует его куда больше политической карьеры.

Трёхсотстраничный, издающийся тиражом от семи до двадцати пяти тысяч экземпляров, очень популярный в библиотеках журнал стремительно вобрал в себя всё лучшее, что появлялось в советской литературе.

Со статьями в «Красной нови» выступали Ленин, Бухарин, Луначарский, Радек, Пятаков, Фрунзе.

Журнал открыл Всеволода Иванова с «партизанскими» повестями, ставшего первой явившейся в постоктябрьское время литературной величиной. Есенин немедленно обратил на этого писателя самое благосклонное внимание.

В журнале были разделы библиографии, критики, науки, политики и экономики.

«Красная новь» выглядела основательно, солидно.

Следом Воронский организовал и возглавил издательство «Круг» — в некотором роде филиал «Красной нови».

Кроме того, он редактировал литературную серию, выпускаемую Главполитпросветом, работал редактором в беллетристической секции Госиздата и соредактором Николая Бухарина по журналу «Прожектор» — адаптированному для масс подобию «Красной нови».

К 1923 году Воронский являлся ведущим советским литературным чиновником.

В июньском номере «Прожектора» за 1923 год был помещён шарж «Пленарное заседание российской литературы».

Среди десятков писателей выделялись три самые крупные фигуры, как бы определяющие вершины литературной иерархии: Горький, Воронский и Маяковский.

Над ними в виде солнца присутствовал Демьян Бедный. Левее одиноко восседал Брюсов. Есенин, в разы меньше Маяковского, пролетал мимо на аэроплане, как бы отдельный от всего литературного процесса и пока неясно куда стремящийся.

Больше никто из имажинистов изображён не был, из числа крестьянских поэтов представлены только Клычков и Орешин, в то время как пролетарских нарисовали целый выводок. Наличествовали в более или менее карикатурном виде Ахматова, Михаил Кузмин, Мандельштам, Пастернак, Корней Чуковский, Эренбург, а также Бальмонт, Белый, Бунин, Гиппиус и Мережковский, сгрудившиеся под столом, за которым восседал Воронский и на котором тяжеловесно сидел Маяковский.

Есенин с шаржем ревниво ознакомился и определённые выводы сделал: шарж более или менее точно отражал иерархию советской литературы и, что не менее важно, представление о ней и Бухарина, и самого Воронского.