Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

Сидели в пивной, пили пиво с раками и сушками — подавала симпатичная девушка Лёля.

Всем присутствующим она понравилась, и они ей, видимо, тоже.

Кто-то — кажется, Старцев — предложил:

— Лёля, бросьте вы эту работу, поехали с нами. Да?

— Да, — сказала Лёля, сняла фартук и оставила пивную навсегда.

К вокзалу явился ещё и… гармонист, — его специально нашёл и вызвал Есенин.

Получилась уже готовая свадьба, которая зачем-то двинулась в сторону другой свадьбы.

Запас горькой, впрок закупленной Есениным за несколько дней до отъезда, был огромен.

Всю дорогу шумели, пили, слушали гармонь.

У Наседкина был звонкий голос, отличный слух; Есенин обожал, когда он пел.

Хорошо было.

В Константинове начался сущий ужас.

Есенин всё время был не просто пьян, а безобразно пьян.

Без конца задирался и пытался то с тем, то с другим устроить драку.

Друзья вскоре обессилели, пытаясь урезонить Серёжу. Оставалась одна Бениславская, — но и та уже не справлялась, тем более что при первой же возможности Есенин сбегал, прятался и вдруг объявлялся в совершенно неожиданном месте, с новой затеей, втрое хуже прежних.

Когда его гнали со двора, начинал с улицы бить окна.

Родня прокляла тот день, когда им взбрело в голову пригласить его.

На него смотрели, как на бесноватого.

Обескураженный отец повторял, глядя на сына:

— Боже мой, Боже мой! Вскую оставил мя еси?

Одна константиновская бабушка спросила:

— Серёжа, что ж ты так пьёшь?

Будто протрезвев на секунду, он вдруг ответил:

— Смерти ищу.

В первую ночь Есенин в полном одиночестве ходил по деревне и орал матерные частушки.

Бениславская, измученная до остервенения, до полуобморока, прикладываясь поспать, но тут же за ней прибегали: Галя, хоть вы помогите, это просто невозможно…

Быть может — хотя она не призналась в этом никогда, — ей нравилось, что константиновские воспринимали её как его жену.

Хоть здесь. Хоть так.

В первые же сутки истерзав всех, ни на минуту не успокаиваясь, под утро, с рассветом, Есенин надел платье и чулки сестры Кати и ушёл в таком виде неизвестно куда.

Галя застала Есенина в полдень, в сопровождении гармониста, ведущего по улице целую колонну девок и пацанвы.

Есенин танцевал в своём наряде.

С него постоянно спадали сандалии.

Татьяна Фёдоровна шла возле сына и два раза в минуту присаживалась, чтобы застегнуть одну из сандалий; при этом свободной ногой Есенин продолжал танцевать; ну и петь тоже не прекращал.

Видимо, мироздание в материнских глазах продолжало держаться только на сандальной застёжке — со всем остальным справиться было уже нельзя.

В какой-то момент Есенин обнаружил перед собой мать и, не выбирая слов, высказал ей всё, что надумал про неё.

Мать смолчала.

В тот день всякий раз, когда мать попадалась на глаза, он порывался её избить.

Узнав, что друг его детства, племянник священника Клавдий Воронцов, лежит при смерти, Есенин, как был в платье и сандалиях, поспешил туда: надо ж с другом проститься, а то не по-людски выходит.

И вот Клавдий лежит на полпути в иной мир — и тут, всем на радость, Серёжка, а за ним гармонист; а на Серёжке чулки, и платье треснуло на боку, и сандалии пристукивают по половицам…

Гармонист сам сбежал, Сергея еле выгнали.

На другой стороне улицы его стоически ждала Бениславская, принесла штаны и рубаху.

Галю уже ничто не способно было удивить.

Есенин посмотрел налево, посмотрел направо — чем бы ещё себя развлечь? где окна не битые, где невеста не целованная, где скотина не пуганая? — но обнаружил только Оку вдалеке.

Понял, что надо искупаться, он же тот ещё пловец — вон как в Баку поплавал.

— Пойдём, — позвал Галю.

— Сергей Александрович, вы же сами говорите, у вас чахотка. Вам нельзя купаться.

— Как раз мне можно купаться.

Спустились к реке.

С того берега на пароме везли лошадей.

— Поедем на кашинский хутор, Галь? На лошадях? — спросил Есенин.

Та пожала плечами: всё лучше, чем купаться; поехали.

Бениславская рассказывает: «…взяли лошадей. Я пустила галопом; оглядываюсь: С. А. трусит на своей лошади, и видно, удовольствие это небольшое. Подождала. „Знаешь, на ней очень больно ехать“. Предложила поймать из табуна другую…»

Галя, будучи отличной наездницей, должно быть, просто не верила, что Есенин — чего бы он там о себе ни рассказывал — совсем не умеет ездить верхом.

На счастье, другую лошадь Есенину поймать не удалось.

«Наконец, — рассказывает дальше Бениславская, — встретили конюха на осёдланной лошади, забрали у него и поехали. Но через пять минут С. А. слезает, чтобы напиться воды, а потом вдруг ложится на землю: ему худо стало, от тряски, очевидно. Попросил, чтобы я сошла с лошади к нему, и лёг ко мне на колени головой. Начался дождь, земля совершенно сырая, С. А. почти не одет. Я чувствую, что беда. Начинаю подзадоривать его: „Ну, скис, как баба, вставай и сейчас же садись на лошадь, как не стыдно“. С. А. открывает глаза и вдруг с такой обидой и болью, как будто я невесть что сказала: „И ты, и ты ничего не понимаешь. Не надо, не буду на твоих коленях. Вот она родная, всё поймёт“, — и ложится головой на землю…»

9 июня Есенин возвращался в Москву.

Бениславская даже не поехала с ним — осталась в Константинове, чтобы немного прийти в себя.

Всю дорогу Наседкин выговаривал ему:

— Серёжа, ну, брат, я всё понимаю, но это уже никуда не годится. Ты хоть помнишь, что вытворял?

Есенин, как водится у стремительно спивающихся людей, выдумывал оправдательные причины своему поведению — одну другой нелепее.

В его раскладах выходило, что константиновская родня сама виновата: без конца тянут с него деньги, а больше им ничего не надо; но раз так — никакого другого отношения к себе эти люди не заслуживают.

Наседкин в ответ:

— Да они тебя ждут, как благую весть, смотрят, как на солнце, и жмурятся.

Есенин заходил с другой стороны; здесь получалось, что во всём виноваты друзья. Зачем Старцев и Сахаров зацепили эту Лёлю? Разве место гулящей девке у него на родине?

Да, вёл себя дурно — но от обиды на товарищей.

Наседкин вздыхал и внимательно смотрел на Сергея: взрослый же человек, перестал бы.

В конце концов Есенин сам сказал:

— Да. Надоело. Возьму в жёны Толстую. Остепенюсь. Будут семья, крыша над головой. Перестану пить.

Едва ли он сам хоть минуту всерьёз верил в такую возможность, но ведь и выбора не было — либо умереть сейчас же, либо протянуть хоть сколько-нибудь ещё.

Но даже до дня свадьбы добраться оказалось проблемой.

Адрес Бениславской знала уйма народа. Надо было найти место, где бы Есенина никто не обнаружил, и заодно вытянуть Есенина из Галиных рук.