Захар Прилепин - Есенин: Обещая встречу впереди

— Переезжай ко мне, — позвал Наседкин. — С Галей тебе нечего делать.

— Она одна меня любит.

— Она тебе изменяет.

— С кем?

— Много с кем. С Ионовым изменила, когда он приезжал.

— Врёшь!

— Нет. Правда.

Пока не было Гали, снарядили подводу, забрали из Брюсовского все вещи и перевезли в комнату Наседкина — тот жил у Никитских Ворот.

Правду или нет сказал Наседкин Есенину, значения не имеет.

Вопрос другой: зачем он это сказал?

Наседкин собирался жениться на Кате и, вероятно, считал, что на правах будущего родственника должен иметь на Есенина и его дела большее влияние, чем Бениславская.

Вся родня знала, что чемодан с есенинскими рукописями хранится у Гали, — а это, между прочим, целое состояние.

Родня могла задаться, к примеру, и таким вопросом: огромные деньги, которые Есенин вот-вот должен был получить за собрание сочинений, где будут хранится? Вариантов было два: либо они будут пропиты, либо Галя отберёт их и спрячет.

Но по какому праву Гале отбирать эти деньги? Она ведь ему даже не жена.

Родственники могли решить, что всё должно остаться в их, семейных, руках.

Узнав о Галиной — скорее всего, мнимой — измене, Есенин был вне себя от ревности.

Четыре дня — удивлённый Наседкин сосчитал — не пил.

Ждал Бениславскую, чтобы высказать ей всё.

Узнав, что вернулась, 13 июня, приняв на грудь для задора, явился в Брюсовский.

О содержании разговора обескураженная Галя днём позже отписала Кате Есениной:

«Из его слов я поняла, что изменяла ему направо и налево с его же друзьями, в том числе и с Ионовым, но главное, что, изменяя, я называла себя тем, с кем изменяла, женою Есенина — трепала фамилию».

Бениславская даже не пыталась оправдаться — в том числе потому, что Катя давно у неё жила и должна была знать, что сказанное Есениным — вздор.

Между тем, выясняя с Галей отношения, Есенин сослался не только на Наседкина, но и… на сестру Шуру! Которая, между прочим, тоже с какого-то момента жила у Бениславской.

Это Шура сообщила матери об изменах Бениславской, а Наседкин сказанное ею подтвердил.

В то время как Бениславская бегала по всей деревне за пьяным Сергеем, переодетым в женское платье, семья обсуждала её неверность.

Катя наверняка знала о разговоре, но либо никак не участвовала, либо Наседкин умолчал о её роли.

Во всяком случае Есенин в разговоре с Бениславской на Катю не ссылался.

В ответ на всё сказанное Есениным Бениславская отрезала:

— Нам не о чем больше с тобой разговаривать.

Он ушёл.

Галя написала Кате: «…всю эту дикость, проявленную в отношении меня за несуществующие преступления, я не могу простить».

В тот же день к Бениславской явился Наседкин и попросил ключи от чемоданов с рукописями.

Сами чемоданы они уже вывезли, но ломать замки не хотели.

Наседкину Галя ключи не дала.

Ещё двумя днями позже за ключами приехал сам Есенин.

Бениславской не было. Она оставила ему записку и ключи.

Прочитав записку и забрав ключи, Есенин вышел в коридор и вслух сказал — Софья Виноградская слышала из своей комнаты:

— Если меня не любит Галя, больше меня никто уже не любит.

С несколькими приятелями Есенин держал в том июне совет: жениться или нет?

И, если жениться — на Толстой или на Шаляпиной?

Никакой Шаляпиной на самом деле давно уже не было, но ему нравилась сама по себе эта забава.

Ещё в пору имажинизма Есенин играл в одну механическую игру: собирал сотни карточек с написанными на них словами и, поворошив копилку, извлекал оттуда две — в надежде, что спонтанно совпавшие существительные могут дать неожиданный образ, сравнение, метафору.

Здесь было ровно то же самое, только карточек было всего две и надо было выбрать наугад: вдруг выйдет нечто неожиданное, яркое?

Ту, имажинистскую механическую игру Есенин вскоре забросил: стало ясно, что сознание справляется с поэтической задачей много лучше.

Здесь на сознание не было ни малейшей надежды: он никого не любил, и фарту взяться было неоткуда, даже если бы фамилий было не две, а дюжина.

Однако в Госиздате, где Есенин появлялся чаще всего, в связи с подготовкой собрания стихов, заметили: целых две недели подряд он был — по крайней мере днём — трезвым, ходил в белом костюме, говорил о скорой свадьбе.

У большинства знавших Есенина всё это вызывало весьма смутные чувства в диапазоне от сарказма до грустной иронии — всякий разумный человек понимал, что ничем хорошим это не закончится.

Дурные предчувствия получили до обидного скорое подтверждение: вот уже Есенин опять нечеловечески пьян, белый костюм порван и грязен; растирая слёзы кулаком, кричит: к чёрту все эти свадьбы, всех этих жён!

Днём позже с Толстой помирился. Но на что она вообще надеялась, едва ли можно понять.

Как совладать с этим, как Айседора говорила, «ребёнком»? Представляла себе, что, подобно своей полной тёзке, будет служить этому, в стремительно редеющих и сереющих кудрях, константиновскому Льву Николаевичу?

Здесь побег предполагался куда более скорый.

И финал побега — не менее беспощадный.

12 июня Есенин случайно встречается с Бабелем. Тот день спустя в письме знакомой рассказывает: «Он вправду очень болен, но о болезни не хочет говорить, пьёт горькую, пьёт с необыкновенной жадностью, он совсем обезумел».

В июне, материнским сердцем чувствуя худое, вдруг явилась из Константинова Татьяна Фёдоровна.

Сразу пошла в дом Толстой, зная от дочерей, что Сергей хороводится уже с этой, а не с отставленной Галей.

Пыталась вразумить его, но закончилось всё очень скоро: через 20 минут Есенин выгнал мать прочь.

Она поехала в Марьину Рощу к гадалке, которая якобы заговаривала пьянство.

Ну а что ещё могла мать, рязанская крестьянка? Она точно знала, что алкоголь его убьёт.

Известен случай: в юности Есенин как-то перепил — и стал умирать. На счастье, рядом оказалась Татьяна Фёдоровна. Схватив бутылку, она начала бить умирающего сына по пяткам. Через минуту у него изо рта пошла пенистая дурная жидкость. Ещё через минуту он пришёл в себя.

В следующий раз, знала мать, её рядом не окажется.

17 июня долгие переговоры с Госиздатом, наконец, завершились.

Есенин заключил договор на собрание сочинений: десять тысяч строк, по рублю за строку, аванс две тысячи, далее — по тысяче рублей в месяц. Выплаты завершились бы только в марте 1926 года.

Теперь Есенин мог вообще ни о чём не беспокоиться — работать и жить размеренной, более чем обеспеченной жизнью.

Средняя советская зарплата по стране составляла тогда 46 рублей. Квалифицированный инженер получал 200 рублей, директор завода — 300; это были самые высокие оклады. Для партийных работников был установлен максимум в 175 рублей, больше которого управленцы партаппарата получать не имели права.