Александр Ковинька - Миниатюры с натуры

А напарник и спрашивает его:

«Ты что, Петя, знал ихнюю мамашу?»

«По человеку видать… А твоя хозяйка жива?»

«Жива. Это ж она вам и закуски приготовила».

«Жива?.. Сама приготовила?.. За хорошую, дорогую хозяйку! Поехали!..»

Настелили в моей квартире полы. Начали красить. Хлопцы и говорят мне: «Степан Иванович! Вы прекрасный человек, никогда не обходите нас. Хотим вам сделать путящее. Давайте помоем полы пивом. Ей-ей, будут блестеть. Бегите за ведром пива. Помоем — вовек не потрескаются».

Помыли полы и сами немного искупались… Ей-богу! Заблестели полы, заблестело и в наших глазах.

Признаюсь вам: полы — ох! — не качаются. А вот ступеньки сделали — качаются. Эх, и раскачиваются, проклятые! Стоишь и ворожишь, куда головой полетишь — направо или налево?

Однажды вижу — Степан Иванович стоит и горланит:

— Ка-ра-ул!.. Спасайте! Не соскочу!

Так вот, значит, угождал-угождал Степан Иванович и, на свою голову, до конца не угодил… Как говорят, «не ублаготворил…».

Вечер… Чудесно вечером в колхозном саду. Воздух даже звенит от обилия запахов.

И в саду хорошо, и сад хороший. Всякие фрукты в нем растут.

Устин Иванович, колхозный садовник, с которым мы в этот весенний погожий вечер беседуем, говорит:

— Досталось этому саду. Были и метели и завирухи. Клонили его ветры и бури. И враги ломали, калечили, жгли сад, вырубали… А он буйно расцветает… Растет, цветет!

Нашу сердечную беседу прервала песня. Девичьи голоса выводили:

Устин Иванович прислушался, закурил самокрутку. Да оно и то сказать: крепким табачком комара хорошо вечером отгонять.

— Девушки в клуб пошли. Угадайте, кто запевает? Это доярка Приська Миколенкова. Девушка — царевна. Красива и лицом, красива и на работе. Это она запевает. Вы в нашем клубе бывали? Заходили? Еще нет? Эге-ге!.. Театр! Дворец культуры! Вон там на горе стоит. А каких красочных цветов девчата вокруг насадили! Ай-я-яй!.. Глянешь — молодеешь. Кругом цветы… А у самого входа над колоннами живым цветом живые слова вырастают: «Ленинским путем».

…В клубе непременно побывайте. Да заодно побывайте и на нашей опытной станции. По левую руку от клуба будет. В лощине… Идите лощиной, а потом низом, низом… Зайдите — не пожалеете. Увидите, какие овощи колхоз вырастил. Куда ваше дело. Наука!

Устин Иванович затягивается и продолжает:

— Раньше на той полосе болото стояло. Грязюка. Заросли, осока, и всякие лопухи стелились…

Садитесь вот под этой яблоней, и я вам одну легенду о тех болотах расскажу. Да какая это легенда — сущая правда.

Вот тут и присаживайтесь. Это моя любимая яблоня. Возле нее, возле кучерявой, не одному черту оскомину сбивали… Вот здесь наши бабы эсэсовцу, карателю, рядно на голову набросила. Хорошо укутали… Он только успел завопить: «Доннер веттер… Неправильно воювайт…»

Чего там неправильно? Правильно! Именно правильно. Не грабь! Не лезь, чертова душа, куда тебя не просят. Не хватай! Пусть цветет, пусть растет. Схватишь — беды наживешь.

…Тихий украинский вечер. Воздух не шелохнется. Разве иногда дятел застучит да вверху легкий ветерок листвой зашелестит.

Тихо, чудесно.

— Видите вон те тополи, что над речкою, вдоль Ворсклы стоят? Там школа-десятилетка. Немного выше — детские ясли. Когда-то в этих местах один сумасброд хутор имел, в зарослях, в болотах жил. Он и сам словно из болота выскочил. Угрюмый, лохматый, злой… Нашего брата крестьянина мордовал да все о независимости пел… Очень о независимости заботился. Что ни банда — и он там. Что ни иноземная орда — и он сзади в обмотках плетется…

Заскочит в село, коршуном налетит и сразу деда Авксентия хвать за грудки: «Где твои сыновья?»

Не терпелось ему Авксентьевых сыновей поймать. Так не терпелось, что даже пена на губах выступала.

У деда Ковтюха Авксентия сыны богатыри были. Большевики. Солдаты. Они с германцем и в прошлой войне воевали. В Петрограде царя сбросили, Зимний брали. Храбрые, душевные, бесстрашные хлопцы. Старшего Василием звали, младшего — Петром.

Прибыли братья Ковтюхи из Петрограда в родное село, и дело пошло на всенародный лад. Панскую землю поделили, бедноту скотиной наделили. Бедняцкий комитет организовали… И меня в этот комитет избрали…

Повеселели люди. Вот там, в доме Жеглова, комитет обосновался. Жеглов — это такой панок был.

Возле этого дома рос высокий-высокий дуб. Столетний… На том дубе реяло знамя нашей победы — красное знамя. А еще выше — пятиконечная звезда. Высоко сияла, на всю округу видно было.

Да! Тот, с болота, бывало, подойдет и вытаращит глава. У него и прозвище было — Лупатый. Станет и хлопает своими зенками, а затем, будто кто ему фигу показал, скорчит рожу, еще раз исподлобья косо глянет и уйдет прочь, сжавшись как собака. Не по душе Лупатому пятиконечная звезда была, ой не по душе.

В комитете мне приходилось частенько дежурить. Дежурил вместе с отцом. Отец конфискованный панский инвентарь охранял.

Однажды ночью смотрю — подходит Лупатый. Подошел, глянул — сияет. Высоко-высоко сияет. Вот он, дурень, и начал взбираться на дуб.

Я гляжу на него и думаю: прыгай не прыгай — выше носа не доскачешь. Не добраться тебе до звезды: руки коротки!

Лез, лез он, не долез и до половины — кубарем скатился вниз. Слетел и — верьте не верьте — зарычал. Заскулил и со злости начал кору на дереве грызть.

Отец, бывало, подойдет ко мне и спросит:

«Грызет?»

«Да, — говорю, — грызет».

«Возьми, Андрей, кнут да отгони его, а то взбесится…»

Пришлось отцовский совет выполнить: длинным кнутовищем стегнуть Лупатого по спине — куда лапы свои грязные протягиваешь?

Не подходит Лупатый к дубу одну ночь, не подходит вторую, не подходит и третью…

На четвертую, слышим, на болоте появилась шайка. Чернохвостая шайка. На шапках у них черные хвосты болтались.

Останавливают пешего и конного и начинают допрашивать: «Состоишь в комитете бедноты или не состоишь?»

Допрашивают, бьют нагайками, отбирают одежду, а если на телеге везут поросенка — забирают и поросенка.

Василий Ковтюх созвал сходку.

«Товарищи! — говорит. — Долго ли мы будем терпеть этих проходимцев? Довольно! Натерпелись!»

Собрались стар и млад и пошли на эти болота порядок наводить.

Порядок навели скоро: кого за грабежом застали, поймали, а кое-кто и удрал. Удрал и Лупатый. Не слышно его стало. Ну и черт с ним, думаем.

Прошли годы. Хорошо зажило село колхозной жизнью. Но вот на нашу беду фашиста на Украину принесло.

Смотрят вечером люди: холера тебе в бок, — Лупатый в немецком мундире на кляче тащится. Едет по улице словно призрак. Рожа раскормлена, толстая…