Александр Ковинька - Миниатюры с натуры

Приезжали и крестьянам читали:

По селу пошла молва:

— Тарас Шевченко… Пророк… Апостол!.. Это его паны обидели. Из библии выбросили.

На зеленой неделе поп Иоанн проповедь произнес:

— Православные! Не верьте выдумкам антихриста! Тарас Шевченко богохульник! Бунтарь! Нет его в списках апостолов!..

А люди не соглашались:

— Врет, патлатый!.. Ей-богу, врет! Шевченко — пророк! Послушайте, к какой правде призывает:

В селе шли очередные церковные поборы. Впереди, в шелковой черной рясе, из хаты в хату быстренько перебегал отец Иоанн, за ним рысцой поспешал дьяк, за дьяком пастырские кони шли и пастырскую подводу с дарами везли.

Отец Иоанн быстренько вбежал в хату кузнеца Черпака и остановился в изумлении: в красном углу, убранный цветами, висел портрет Тараса Шевченко.

— О, святотатство! — крикнул ошалелый поп. — Раб божий, богохульствуешь?

Скажем правду: у кузнеца Черпака не кулак — кувалда. Он поднес эту грешную кувалду под святые пастырские очи и предупредил:

— Батя! Никому ни слова! Но если, не дай боже, ляпнете — пойте аминь!..

Батя с перепугу долго крепился, но не стерпел — сановным сатрапам все-таки подал молитвенную петицию: «Степан Черпак — анафема! Православное вероучение отклоняет, а крамольные стихи крамольного Шевченко всем крестьянам читает…»

Черпака угнали на фронт. Взяли, ибо еще неистовствовала первая мировая война.

Тысяча девятьсот семнадцатый год… На сельской трибуне стоит Степан Черпак:

— Слава Великой Октябрьской социалистической революции! Слава революционному народу! Сбылась заветная мечта великого Шевченко — сбросили панское ярмо!

На одном молодежном литературном вечере юноши и девушки попросили меня обстоятельно пояснить:

— Почему возникает смех? Или вы его, — спрашивают, — организуете, или оно, то смешное, само находит на вас?

В своем прекрасном рассказе «Так и пишу» обо всем этом очень хорошо рассказал выдающийся мастер сатиры и юмора Остап Вишня.

На мою долю выпало просто и коротко ответить на симпатичный вопрос: когда и почему начало то чудное и на меня находить?

Впервые, как и вы, дорогие читатели, я улыбнулся своей родной маме. Я — маме, мама — мне.

За точность не ручаюсь, но уверен, что мои братики и сестрички тогда говорили именно так:

— Мама! Оно уже смеется… Два раза уже засмеялось.

— Прочь отойдите! Пусть смеется…

Значит, я так себе думаю: юмористов рождает родная мать.

Мамино молочко веселило… Кормят — смеешься, не кормят — плачешь. Да еще сколько рева было, боже мой, на всю хату горланишь!..

Очевидно, отец моим сестричкам тогда так говорил:

— Девчата! А посмотрите-ка, почему это самый старший кричит. Может, рыбы наловил?

Так я до шести лет или смеялся, или коротенькой сорочкой карасиков ловил…

Шестилетнего — это я хорошо помню — начали меня вводить в курс божественных наук.

Вводили серьезно… Преподавали ее, ту науку, стоя и темном углу, где висели иконы угодников и преподобных. А вокруг них, вверху и внизу, смиренно летали непорочные ангелочки и весело подпрыгивали лукавые чертенята.

Пристроились там и неизвестные святители. Бабуся, перечисляя их имена, сама сбивалась:

— Вот этот святой… Сюда, сюда, Сашуня, смотри! Вот этот… что на коне сидит… Это — Пантелей… Нет, это не он. Это, пожалуй, Лука. Э, нет, Сашуня, это и не Лука. Это, наверное, Егорий… Разве ты его узнаешь? Залез на коня и глаза закрыл! Да бог с ним, пусть верхом гарцует. Он хлеба не просит. Становись сюда ближе. Вот так становись…

Бабуся брала мою руку, из пальцев складывала трехперстную щепоть и учила:

— На лобик… На пупик… На это плечо, потом на это… Вот так, вот так… На лобик… На пупик… Вот хороший внучек… Любимый… Он уже умеет богу молиться… Помолился?.. Теперь плюнь на того чертенка! Плюй и говори: «У-у!.. Нечистая сила! Глаза вытаращила!»

Я плюнул и промахнулся — попал не в чертенка, а в ангелочка.

— Куда ты, скаженный, плюешь? Люди добрые! Видали вы такое — ангельские крылышки обслюнявил! Вот куда надо. На этого… на рогатого… На копыта плюй…

Я плевал на копыта и опять не попадал. Мне становилось смешно, и я смеялся.

— Еще и смеется, глупый! Чтоб ты до слез смеялся!..

Бабуся таки напророчила: я частенько «смеялся».

Впервые это случилось на уроке словесности…

При царизме нашего брата в большинстве учили в церковноприходской школе. Учили строго. Не дай бог вымолвить какое-нибудь «мужицкое» словечко. Нам здорово за это попадало.

«Неуды» ставили в две основные графы: глушили букварем по голове и острым карандашом кололи язык.

Идет урок… Учитель показывает картинку. На картинке нарисована роскошная, пушистая шуба. Такой пышной одежды я сроду не видал.

— Что это? — спрашивает.

— Кожух, — отвечаю.

— Дурак! Это шуба. Смотри и раздельно читай: «Шу-ба»!

Я смотрю, дрожу и раздельно читаю:

— «Ко-жух»!

— Господи, какой же ты бестолковый! Повторяй за мной.

Словесник громко читает, а я еще громче повторяю:

— «Ше… Ше… у… шу… б»!

— Ну! — крикнул учитель. — Понял? Поворачивайся к дверям и кричи: «Ш-ш-шу-б-ба!»

Я поворачиваюсь к дверям и изо всех сил кричу:

— «К-ко-о-ж-жух»!

Разгневанный учитель со злостью хватал карандаш и немилосердно колол мой язык.

— «Шу… шу… ба… ба… ба»!

На переменке мы друг другу показывали исколотые языки и смеялись.

Эх!.. Если бы это иголкой! Вот бы защемило!

Наверное, смех нельзя остановить. Нельзя ладонью закрыть рот и перестать смеяться. Хоть ты губы сожми, хоть иголкой язык коли, смех прорывается и через большой грех…

В нашем селе жил Варивон Метелица. Бывало, плетется он тихонько улочкой, а вслед ему в спину тычут пальцем:

— Штунда пошла… Нехристь!

Правда, о нем ходили и чудодейственные небылицы: дядько Варивон — светлый провидец! Одним махом из грешного тела выгонял двадцать чертей. Поэтому кое-кто даже склонен был примкнуть к святому евангельскому учению.

— Вот чудо! Вот диво! — говорили они. — Сразу вытуривает двадцать чертей, а я из своей жены и одного черта никак не могу выгнать.

Тараторили, говорили, сомневались… И вдруг новость: Метелицу не принимают в компаньоны к маслобойщику Петру Гугнявому. Не принимают из-за той неверной штунды.