Александр Ковинька - Миниатюры с натуры

Какое счастье! У меня в руках неоценимые сокровища — «Кобзарь» Тараса Григорьевича Шевченко и произведения Николая Васильевича Гоголя.

Подарила книги хорошая, незабвенная Нина Андреевна — учительница земской школы.

Читаю, плачу и смеюсь. Такие огненные слова. Такой чарующий смех!

Возле школы многолюдное собрание. Это первое в селе собрание, где прозвучали великие слова великого Ленина: земля — народу!..

Председательствовал матрос Максим Самойленко. Фронтовик-большевик.

Пели «Як умру, то поховайте…» и «Смело, товарищи, в ногу…».

Максим — чудесный, ласковый Максим — взял меня за руку и подвел к трибуне.

— Сашко! Прочитай вслух: «Схаменіться! Будьте люди, бо лихо вам буде! Розкуються незабаром заковані люди». Всему народу прочитай. Народ — сила. Это его фабрики и заводы, и земля, и книги… Читай!

Взошел я, взволнованный, на импровизированную трибуну и с волнением до самого конца прочел «И мертвым, и живым, и не родившимся землякам моим на Украине и не на Украине мое дружеское послание».

Люди похвалили мое чтение.

Читал и на собраниях, и на свадьбе, и в других местах… Читал и радовался: вольно читаю, вольно пою.

Приглашали читать и в хаты. Очень приглашали. Слушали до петухов.

Сердцем тянулись разбуженные люди к огненному «Завещанию», к чарующей «Сорочинской ярмарке».

На хутора не звали… На хуторах жила «соль земли». Патриархи… Один патриарх все же позвал однажды:

— Будем знакомы! Демократ Бараболя! — Он покрутил длинные усы, погладил широкое брюшко и процитировал: — «І ставок, і млинок, і вишневий садок».

У демократа Бараболи и в самом деле были собственные немаленькие и пруды, и мельницы, в вишневые садочки. И земельки прилично нагреб. Одного только подсолнечника сеял двадцать десятин с гаком!.. Подсолнечное давил из полольщиков. Давил и смеяться не давал.

Гнул и я спину на его подсолнечных плантациях. Гнул за гривенник в день на своих харчах.

— Читай, читай, — говорил Бараболя. — Бог и украинский язык сотворил. Да только вот… Тем всяким не читай… Разве они поймут? Ты прочитай «Кобзаря» в церкви.

И начал, и начал…

— Пусть и украинский язык в церкви божьей зазвучит. Прежде нас затирали, не дозволяли на родном языке говорить. А я тебе, голубчик, скажу, исторически, скажу, что еще Иисус Христос, царь назаретский, на этом певучем языке разговаривал. Когда его попросили воскресить утонувшего в яме фараона, то бог-сын на чистом украинском языке ответил: «Не могу воскресить, ибо он уже смердит». О!

Взялся Бараболя в селе церковь демократически «автокефалить». Из свежей лозы пытался автокефальный плетень между украинцами и русскими поставить. Чтобы не братались.

Наставлял людей:

— Наведайтесь к преподобному монаху Савватию. Савватий — щирая украинская душа. Страж креста божьего. Сей крест апостол Петр великомученически принес из Иерусалима прямо на Украину и установил под Полтавой, возле Крестовоздвиженского монастыря. Воздвиг и изрек: «Пусть православные полтавчане грызут свой крест, лечат зубы». Идите и хлеборобские дары несите.

Поверили люди, пошли. Пятым колесом и я прилепился. Все-таки диво немалое: сам апостол Петр на Украину дубовый крест притащил!

Пришли. В самом деле, крест здоровенный. Дубовый. Обкусанный, обгрызенный и зацелованный.

Лечились по таксе божьей: грызанул — полтинник, поцеловал — гривенник.

Рядом — касса. Лечись, не отходя от кассы. Откусил щепочку — клади деньги. Положил — жуй щепочку, лечи зубы.

От этих божественных щепочек монах Савватий до того растолстел, что, — прости меня, господи, если скажу, — рожа стала такая круглая, что хоть щенят на ней бей!

Щедрые дары слуга божий охотно принял, выпил и закусил.

Веселый монах. Разговорчивый. Все поговорки и песни украинские знал.

Плотно позавтракав, Савватий нас, юношей, спросил:

— Отроки! Кто из вас знает «Посіяла огірочки…»?

Я возьми да и спроси:

— Отче! Верно ли, что это тот крест, который на Украину из Иерусалима сам апостол Петр принес?

— Очень уж ты любопытный, юноша. Тебе по секрету скажу: ей-богу, при мне это четвертый крест догрызают!

Будучи в городе, встретил я человека, щедрой душевной красоты и сердечности. Извините, запамятовал имя. Знаю — железнодорожник. Молодой, жизнерадостный.

— Всякие пузатенькие демократы — обманщики. Обманывали и обманывают простого, бесхитростного человека.

Мы лежали на траве, и он раскрывал мне глаза.

— Лгут, что на облаках сидит какое-то высшее небесное существо — Саваоф-бог. Выдумка, друг мой. Выше всего — трудовой человек. Куда ни глянь, все создано человеческим разумом, трудовыми, рабочими руками. А небо — атмосфера. Планеты… Галактика…

Не спал я ночь, не спал и вторую… Переворачивалось, дрожало все внутри. Какая новость — страшного Саваофа нет! Нет и не было!

После того, как раскрылись у меня глаза, попытался я родной матери эту весть пересказать. Сидим обедаем, я и говорю:

— Мама! Вы знаете — бога Саваофа нет.

У бедной матери кусок в горле застрял.

— Нет? А куда же он девался?

Я своевременно спохватился — пощадил родную маму.

— Скинули, — говорю. — Людям не угодил.

— Не угодил?.. А как же это, перевыборы были или на общем собрании скинули?

— На общем собрании.

— А кого же назначили?

— Николая-чудотворца поставили. Один, говорю, железнодорожник выступил и сказал: «Оставим бабам Николая-чудотворца…»

— Боже мой! Боже мой! Как же его, голубчика, звать, за кого свечку ставить? Такой хороший человек. Так, значит, и сказал: «Бабам оставим Николая-чудотворца»? Господи! Дай боже тому железнодорожнику долгих лет жизни… Ну, ты, сынку, обедай, а я побегу тетке Мокрине эту новость передам.

Слыхал, мама тетке Мокрине передавала:

— Приехал Сашко из Полтавы и говорит: «Скинули Саваофа, он плохо относился к людям. Очень вредил людям. А Николая-чудотворца оставили. Железнодорожник проголосовал — «оставить для баб…».

Тетка Мокрина перекрестилась.

— Я же вам, кума Елизавета, давно говорила: свет не без добрых людей. Слава тебе, господи, что и нас, баб, не забыл!

Как же это писать? — думаю. Вокруг такие дела — и смешные, и чудные…

По улочке быстренько ковыляет спекулянтик. В селе его звали Осипом. Еще — Еська, Еся, Есенька. По отчеству никто не именовал.

Навстречу идет мой родной дядька Филипп. Симпатичный, спокойный человек. Мастер на все руки. Коня подковать — подкует. Ведро полатать — полатает. Печь поставить — и печь поставит. Горю людскому надо помочь — и горю людскому сердечно помогал.

Что и говорить — мастер. В руках всегда свежая копейка.

Спешит к монопольке и тоскливо поет, ибо для четвертинки гривенника не хватает. А тут — ба! С гривенниками ходит спекулянт.