Сергей Сухопаров - Судьба будетлянина

Однако вторично Кручёных «завоёвывал» Москву не только с помощью Маяковского: в Доме Печати его вечер организовал уже тогда влиятельный Вячеслав Полонский, были и другие вечера. В сентябре же он выступил в «Московском лингвистическом кружке» с докладом об анальной эротике, «главным образом, в звуковых сдвигах», чем «вызвал оживлённые прения среди молодых учёных»? 96 С сентября по ноябрь 1921 г. Кручёных «выступал на разных эстрадах почти ежевечерно» – во Всероссийском Союзе Поэтов, Клубе Вольнодумцев и многих других, – так что даже устал. В январе-феврале 1922 г. он участвовал в двух вечерах «Чистки современной поэзии», устроенных Маяковским, где читал стихотворение «Зима» и, по его словам, «оказался единственным, прошедшим чистку как Маяковского, так и переполненного до отказа зала» (в «Автобиографии дичайшего», 1928 г.). Современница вспоминала: «Выступал Кручёных и беззастенчиво крутил „великий русский язык“. Декларируя свои нечленораздельные „дыр, бул, щыл“, он сам крутился на сцене волчком, присвистывал, закатывал глаза и завывал, напоминая собою то сибирского шамана, то индийского заклинателя змей… Кручёных аплодировали долго. Он снова выходил и „заумно“ подвывал. Было жутко и весело. Маяковский Кручёных расхвалил и зачислил поэтом первого ранга. Студентки „ФОНа“, пробравшиеся за кулисы, качали Кручёных на руках и чуть не задушили насмерть». 97

В начале своей новой творческой деятельности в Москве – до 1923 г. включительно – Кручёных руководствовался программными установками «41°», которые долгое время развивал и пропагандировал в одиночестве (И. Терентьев прибыл в Москву только в середине апреля 1923 г.). Благодаря ему, в книжных магазинах столицы в продаже появились «дра» (т. е. пьесы) И. Зданевича, книги И. Терентьева «Факт», «Трактат о сплошном неприличии», «А. Кручёных грандиозарь», а также собственные книги самого Кручёных, изданные на Кавказе. Маркой «41°» он пользовался для издания своих книг, последних в его практике заумного творчества. Три из них – «Ззудо», «Цоца» и «Заумь», в оформлении А. Родченко, несли традиции супрематической зауми и разработки «фактуры слова», однако уже не имели той прелести ранних его рукописных книг, таких как «Цоц», «Фо-лы-фа», «Качилдаз», «Шбыц» и других.

Традицию издательской марки «41°» тогда нарушил разве что сборник «Заумники» (Кручёных, Хлебников, Григорий Петников), вышедший, как в старые добрые времена раннего футуризма, под маркой «ЕУЫ». В нём Кручёных напечатал свои кавказские стихи и «Декларацию заумного языка», в которой, по замечанию М. Марцадури, «недоставало, по сравнению с бакинским изданием 1921 г., параграфа, отражавшего идеи Терентьева о случайном в творчестве». 98 «Декларация…» была включена в текст статьи Кручёных с оптимистическим названием «Победа без конца!», в которой провозглашалось о существовании в России заумной поэтической школы, объединившей поэтов, художников, теоретиков (к последним он отнёс также М. Матюшина, Р. Якобсона, В. Шкловского, О. Брика, Б. Якубинского). Кручёных считал, что на то время футуризм уже «занял первое место на поприще слова» и отмечал «жажду футурного слова» со стороны «читающей и, особенно, слушающей публики». Примечательно, что почти в то же время другой поборник зауми, И. Терентьев, в письме к И. Зданевичу в Париж сообщал об объявлении в советском искусстве идеологического фронта, а в письме к Кручёных из Петрограда предлагал «уничтожить все партии искусства и создать свою партию большинства» и объявить «диктатуру зауми», которая «должна иметь две опоры – ЦК РКП и ЦК РКСМ». 99

После Кавказа заумь у Кручёных становится если не предметом поэтического творчества, то предметом изучения, осмысления, теоретизирования и даже утилитарного применения в сфере других искусств. Этому были посвящены большинство изданных им в 1921–1923 гг. книг – «Фактура слова» (т. е. «делание слова, конструкция, наслоение, накопление, расположение тем или иным образом слогов, букв и слов» 100 ), «Фонетика театра» («для пользы самих актёров и для воспитания гухонемой публики, необходимо ставить заумные пьесы – они возродят театр» 101 ), сборник статей 1913–1915 гг. «Апокалипсис в русской литературе» («мои предсказания, во-первых, мало касаются так называемой агит-литературы, а во-вторых, в них нарочито сгущены краски и утолщена та линия, о которой обычно совсем забывают» 102 ), «Сдвигология русского стиха» (М., 1923). В последней не только развивается давно интересовавшая его теория сдвигов, но и даётся её теоретическое обоснование. Исчерпана же эта проблема была в его книге «500 новых острот и каламбуров Пушкина», вышедшей годом спустя. Хотя в ней, по утверждению Кручёных, было собрано (и соответственно классифицировано) огромное число сдвигов у Пушкина, он всё же посчитал необходимым заручиться и мнением литераторов-современников – Вяч. Иванова, В. Катаева, А. Чичерина и других. Тем не менее, тогдашняя критика, в основном, отрицатель но восприняла этот заключительный аккорд Кручёных по неустанной разработке «сдвигологии» русского стиха. Пожалуй, объективную и точную в исторической перспективе оценку «сдвигологии» дал К. Якобсон, автор послесловия к книге «500 новых острот и каламбуров Пушкина», отмечавший его «серьёзный вклад (правда, пока только в виде сырого материала) в современную науку о литературе». 103

Важной вехой в жизни и творчестве Кручёных стал 1923 г., когда он снова стал сотрудничать в одной литературной группе с Маяковским, В. Каменским и другими русскими авангардистами, объединившимися в Левый фронт искусств – Леф. Это был период постфутуризма – последней фазы русского авангарда, развивавшегося в совершенно иных, чем прежде породивших его, социальных условиях. Новую группу и её одноименный журнал возглавил Маяковский. Кручёных хотя и не играл большой роли в новом движении, всё же входил в редколлегию журнала, напечатал в нём несколько своих программных стихотворений: «1-е Мая», «Траурный Рур!», «Радостный Рур», «Мароженица богов», «Аэрокрепость», «1914–1924» («Иоганн протеза»), «Баллада о фашисте», «Акула и червяк». Стихи эти печатались в течение 1923–1928 гг., и в них Кручёных решал новую социальную тематику с позиций своей прежней фонетической поэзии, прежних взглядов на поэзию. Впрочем, «лефовские» стихи его не были ни исключительно примитивистскими, ни алогичными, ни только заумными (заумь тогда у него практически исчезла), не строились они и по принципу преобладания противоречивых, исключающих друг друга образов, вплоть до так называемых «нулевых», что особенно было характерно для его поэзии кавказского периода, т. е. ни одна из этих тенденций не доминировала, – а скорее всего совмещали одновременно все эти и другие особенности поэтики Кручёных. Маяковский тогда определил их весьма кратко и приблизительно: «аллитерация, диссонанс, целевая установка», добавив к этому, что именно такая разработка стиха станет «помощью грядущим поэтам». 104 Конечно, такое уточнение также и подстраховывало бывшего непримиримого «гилейца», оправдывало его эксперименты в столь неподходящее для этого время.