Сергей Сухопаров - Судьба будетлянина

Творчески пребывая в «команде» Маяковского несколько в тени, Кручёных тем не менее яростно отстаивал Леф и вообще всё, относящееся к авангарду. Здесь старая отменная выучка дореволюционной групповой литературной борьбы пришлась впору в новую эпоху. Всё, что не принадлежало Лефу, шло вразрез с его генеральной установкой на «литературу факта», а тем более противостояло ему, Кручёных поддавал уничтожающей критике. В одной из самых ярких его «деклараций» тех лет – «Декларации № 6 о сегодняшних искусствах. (Тезисы)» – художественный стиль советской литературы того периода он определял не иначе, как «ублюдочный», а вся литература представлялась ему помесью «Волховстроя с водосвятием, металлиста с Мережковским, завода с храмом», в ней «социализм смешан с сексуализмом, газетный фельетон с лампадным маслом, цыганщина с обедней», отклики на современность напоминали «помесь водяночной тургеневской усадьбы с дизелем, попытку подогреть вчерашнее жаркое Л. Толстого и Боборыкина в раскалённой домне, в результате – ожоги, гарь, смрад…» 105 Не лучше оценивал он и другие тогдашние искусства – театр, живопись, кино. Здесь же, в поучительном скорее тоне, давались новейшие рецепты в стиле формальных исканий и художественной идеологии Лефа: «Дело искусства – изобрести и применить (установка, синтез) нужный приём, а материал всегда в изобилии даётся всей окружающей жизнью. Только приём (форма, стиль) делает лицо эпохи… Поэтому вопрос ставится так: ИЛИ академизм, ИЛИ Леф – и никаких ублЮДКОВ…»

Это было написан о в 1925 г. Тогда же и годом позднее Кручёных активно выступил против «упадочной» литературы. Мишенью его атак стали поэты вроде Ильи Садофьева. Но больше всех досталось лидеру группы имажинистов Сергею Есенину. И, думается, вот ещё почему. По замечанию близко знавшего Кручёных А. Шемшурина, тот «обладал здравым смыслом в высшей степени. Про него нельзя было сказать, что это – человек не от мира сего. Кручёных – слишком земной человек». 106 Поэтому до сих пор ещё трудно сказать, чего было больше в этих работах – личного или группового. Но факт остаётся фактом: в течение приблизительно одного года Кручёных выпустил 12 книжек, направленных против Есенина и «есенинщины», суммарный тираж которых по тем временам был немал. «Мне показалось, – вспоминал А. Шемшурин, – что книги были написаны какою-то гимназисткой. Зная, что от Кручёных можно ожидать всего, я как-то спросил его в упор: сам ли он написал книги о Есенине? И Кручёных мне ответил, что там многое идёт от его секретаря». К этому можно добавить, что споры об этих книжечках идут по сей день…

Как и прежде, во времена раннего футуризма и кавказского периода, Кручёных во многом ориентировался на исследования русских формалистов (В. Шкловского, Л. Якубинского, Ю. Тынянова, Б. Эйхенбаума и других), проверяя на них свои достижения и одновременно черпая новые идеи. В 20-е гг. многие его работы восходили к исследованиям этой же группы, примыкавшей к Лефу. Один из примеров – исследование речи Ленина. Идея изучить её лингвистические особенности и как явление агитационно-пропагандистского искусства принадлежала как раз этой группе. Их статьи о языке Ленина, напечатанные в одном из номеров «ЛЕФа», не только дали Кручёных тему и направление исследования, но и послужили основой для этой работы. В своём исследовании Кручёных не стал рассматривать речь вождя со стороны её фонетических возможностей, что было бы продуктивней, а попытался анализировать особенности ораторской речи и стиль его политических статей. Возможно, он собирался разнообразить аналитический арсенал подобных исследовании, в частности, в работе «Язык Троцкого», однако большую книгу о языке Ленина, как того хотел, он не написал, а написанная ещё в 1924 г. книга о Троцком издана не была.

Если «Приёмы ленинской речи» сейчас больше воспринимаются как труд, менее всего вписывающийся в основные направления творчества Кручёных (почти то же можно сказать и о его исследовании 1925 г. «Леф-агитки Маяковского, Асеева, Третьякова»), то до сего дня во многом не утратила своей актуальности книга его статей «Новое в писательской технике» (было два издания в 1925 и 1927 гг.). Остаются непрочтёнными «уголовные романы» Кручёных – «Дунька-Рубиха», «Разбойник Ванька-Каин и Сонька-Маникюрщица», «Случай с контрагентом в номерах» и др., – в которых он популярную в те годы социальную тему рассматривал с точки зрения осуществления языковых заданий. В те годы «романы» были известны в московской писательской среде, а Николай Асеев, как свидетельствуют мемуары, любил читать своим гостям «Дуньку-Рубиху» и «Случай с контрагентом в номерах». Вероятно, в этом направлении Кручёных сориентировал Маяковский, так как ещё в лефовской декларации 1923 г. «Наша словесная работа», написанной им, о Кручёных было сказано: «Опыт использования жаргонной фонетики для оформления антирелигиозной и политической тем».

Частично в этом же ключе Кручёных работал и в последующие свои «лефовские» годы, подобным образом «оформляя» не только стихи, исследования, но и агит-пьесы «для деревенского театра», которые почему-то писал и издавал только в 1927 г.: «Кума-затейница», «Девичья хитрость», «Хулиганы в деревне», «Тьма» (совместно с М. Романовским), «Родительское проклятье», «Насильники». Кроме них, с Госиздатом был заключён договор на издание пьесы «Павлова женитьба», а с И. Терентьевым, активно действовавшим в Ленинграде, планировалась постановка пьесы «Колхоз» и ещё одной, без названия, «посвящённой китайским событиям», которая даже значилась в программе ленинградского, руководимого Терентьевым Театра Дома печати на сезон 1927–1928 гг. Конечно, эта работа выполнялась заработка ради, и ни одна из пьес даже отдалённо не напоминала легендарную к тому времени «Победу над солнцем».

В авангардистском ключе Кручёных удалось немного поработать в 1928 г., что, вероятно, было связано с возрождением Лефа, на несколько лет прекратившего своё существование в 1925 г. На практике отвергая крайние позиции в творческих установках Терентьева, считавшего, что «заумь попадает в марксистское учение самым безболезненным образом», он всё же рассчитывал написать для его театра пьесу «небывалую по впечатлениям и последствиям» (слова Терентьева). Однако резульат оказался несколько иным: вместо пьесы в 1928 г. в Москве вышел подготовленный Кручёных «юбилейный» сборник «15 лет русского футуризма. 1912–1927 гг. Материалы и комментарии», в котором приняли участие футуристы разных поколений – В. Хлебников (посмертные публикации), Терентьев, одесский лефовец, переехавший в Москву Семён Исаакович Кирсанов (1907–1972), сам Кручёных. Несмотря на свою ершистость, сборник всё же не стал ни «залпом» наподобие «Пощёчины общественному вкусу», ни началом нового витка развития русского авангарда (каким, кстати, не стал и возродившийся Леф, с трудом просуществовавший ещё два года), ни удачной антологией богатого двадцатилетнего опыта футуризма, хотя и содержал некоторые любопытные материалы.