Андрей Ветер - Кино без правил

Так я собирал ошибки в копилку моих знаний.

***

Мне навилось создавать то, чего нет вокруг. Я выдумывал собственное пространство и «оживлял» его деталями. Чем больше деталей, тем живее была картина. Иногда сделанный для съёмок реквизит уничтожался почти сразу после съёмок, потому что сослужил свою службу и стал ненужным. Так, например, я безжалостно выбрасывал пышные индейские головные уборы, сделанные из бумаги. Я бережно возил их на съёмку и без сожаления выбрасывал после съёмки в ближайший мусорный бак.

***

«Призвания не существует, но существует осознание собственного опыта, диалектическое развитие жизни одного человека в связях с другими людьми. И я думаю, что только через посредство выстраданного опыта, ежедневно поощряемого сочувственным и объективным изучением дел человеческих, можно прийти к специализации.

Но прийти к ней не значит замкнуться в ней, порвав все конкретные социальные связи, как это случается с многими, – до такой степени, что нередко специализация служит в конечном счёте преступному бегству от действительности и, скажем прямо, превращается в подлое уклонение.

Я не хочу отрицать того, что всякая работа есть особая работа и в определённом смысле «ремесло». Но она будет иметь ценность лишь тогда, когда станет продуктом многообразных свидетельств о жизни – когда она сама будет проявлением жизни» (Лукино Висконти).

Я не владел ремеслом, когда создавал мои фильмы в 1980-х, я просто рассказывал о моём жизненном опыте, моих чувствах, моих страданиях, рассказывал при помощи киноплёнки. Мои фильмы были проявлением моей жизни.

Я делал кино для себя. Мне нужно было создавать то, чего мне отчаянно не хватало на официальном киноэкране. Но я не осознавал, что именно это было главной движущей силой во мне: наполнить мой мир тем, чего не было в окружающем меня мире, но в чём я отчаянно нуждался. Кто-то нуждается в деньгах, кто-то – во всеобщем внимании, а я нуждался в том, чего сам не мог определить, поэтому занимался поисками (найди то, не знаю что). Мои поиски почему-то замкнулись в плоскости кинематографа.

Как часто случается с людьми, не понимающими, чего они хотят добиться, я делал фильмы, и это наполняло меня блаженством и яростью. Блаженством – потому что я получал удовольствие от киносъёмок, монтажа и рождавшегося в результате моего и только моего мира. Яростью – потому что мои фильмы не приносили мне в конечном счёте удовлетворения. Хотелось иных возможностей, чтобы добиться настоящих результатов. Ещё как хотелось! Хотелось и всемирного признания. Но все понимают, что для признания мало неустанной работы, признание требует постоянных компромиссов, сделок с совестью, на что я не был готов идти. Терзания, связанные с этим противоречием – оставаться собой всегда и во всём или соглашаться с требованиями морали, цензуры и начальства (которое вскоре появилось у меня) – никогда не идут на пользу. Я нуждался в «полезных связях», чтобы обеспечить себе возможность делать то, что я хочу, однако со «связями» у меня всегда было плохо. Я шёл один по выбранной тропе.

Это был мой и только мой мир, и я, кажется, должен был испытывать абсолютное счастье. Но ни абсолютного, ни простого счастья не было. Было удовлетворение от сделанного, но не было ни радости, ни счастья от сделанного. Удовлетворение – когда удавалось добиться хорошего результата вопреки обстоятельствам. И неудовлетворение – от того, что не было возможности делать так, как хотелось бы делать. Высокое искусство кинематографа не создаётся «на коленке». Чем дальше, тем сильнее я чувствовал собственную ущербность из-за того, что не мог заниматься тем, чем хотел, и так, как хотел. Я мечтал о зрителе, но понимал, что у меня никогда не будет зрителя. Лишь мои друзья видели, что я делаю, но друзья – это слишком мало для человека, который хочет кричать во весь голос. Фестивали «параллельного кино» не изменили ситуацию. Официальный экран был наглухо закрыт для меня. Я сильно порезал видеофильмы, отправленные на второй фестиваль «параллельного кино» в Ленинграде. Порезал, чтобы меня не осудили за кадры с откровенным сексом. Это был первый и последний «компромисс» с моей стороны.

Сегодня нет таких жёстких ограничений, как в те годы. В театре голые женщины водят хороводы и занимаются сексом на глазах пресытившейся публики. Пусть это не всем нравится, но этим никого не удивить. А когда я снимал мои «поглазейки», за такие «художественные поиски» легко могли впаять серьёзный тюремный срок. Так что, по большому счёту, отсутствие зрителя ограждало меня от неприятностей.

Я хотел показать мои работы широкой публике, но не позволял этому желанию разрастаться во мне, запрещал себе думать об этом. Хочешь делать кино – делай, невзирая на условия, делай хоть что-нибудь, но только не останавливайся.

К зрителю меня не пускали и много лет спустя, уже в пост-советские времена. Я несколько раз приносил мои документальные фильмы на Московский кинофестиваль, но мне отказывали, прикрываясь нелепыми предлогами. «Линию наготы» отвергли дважды потому якобы, что «в кадре виден микрофон» (а разве в документальном фильме не может быть виден микрофон?). Почему не сказать честно, что вы – пуритане, поэтому не допустите на экран фильм, где показано много обнажённого тела? Это было бы честно. Несправедливо, но честно. Департамент культуры Москвы не допустил мой фильм «Возвращение богов» на экран, объяснив свой запрет тем, что «православные могут оскорбиться». «Возвращение богов» показывает празднование Купальской ночи. Ничего ужасного, ничего распутного, это настоящий праздник радости. Это праздник, который люди создают своими руками. Департамент решил перестраховаться, чтобы избежать возможных неприятных комментариев со стороны православной церкви. Чиновничья перестраховка. Но она мне понятна. Она глупая, нелепая, трусливая, но всё-таки мне честно озвучили причину. А «Линию наготы» не пускали на фестиваль два года подряд просто из-за наготы, но отвечавшая за отбор фильмов женщина не призналась в этом; первый раз она сослалась на микрофоны в кадре, второй раз вообще ничего не объяснила.

Мой зритель появился, когда зритель перестал интересовать меня. Зритель появился в Интернете, в этом необъятном информационном поле без строгих правил и границ. Можно радоваться, можно сетовать.

***

Отправной точкой для каждого нового фильма была какая-нибудь сцена, не дававшая мне покоя. Я никогда не знал, что конкретно беспокоит меня, но чувства требовали выхода. Понемногу вырисовывалась какая-то сцена. Например, я ощутил однажды, что во мне накапливается ненависть и просится наружу, просится через руки, через нож. И мы отправились маленькой компанией в лес и там сняли сцену драки на берегу небольшого ручья. Там я и «убил» моего товарища ножом. Удары ножом в его тело сняты на крупном плане моего лица, ни жертвы, ни ножа не было видно, а ножом я бил со всей силы в глинистую почву. Всё, что накопилось во мне плохого, я вложил в те бешеные удары. И мне полегчало.