Андрей Ветер - Кино без правил

Первый раз – когда мы готовились к съёмкам на корабле, оператор долго примеривался, как бы выстроить кадр, Петрицкий вдруг сорвался с места, закричал на оператора и его помощника. «Вы что возитесь! Вот как надо!» – сам сел на тележку, припал к окуляру кинокамеры, велел актёру играть эпизод. И тут перед моими глазами произошло что-то удивительное. Петрицкий как-то очень просто, одним движением круто развернул камеру, скользившую на рельсах, и я, наблюдая за его движениями со стороны, увидел, как всё это получится в фильме. Одним движением он изменил крупность, ракурс, перспективу и объём кадра. В ту минуту Анатолий Анатольевич оказался на своём месте. Он был как самурай, сразивший коротким безошибочным движением могучего и подвижного врага. «Неужели это так трудно сделать?» – с досадой бросил он в лицо оператору.

Второй раз он вышел из себя, когда мы снимали в каком-то невзрачном дворе встречу главного героя с девушкой. Хлопушка, мотор, начали… Петрицкий сидел в раскладном режиссёрском кресле, глубоко провалившись в нём, забросив ногу на ногу и подпирая голову рукой. Внезапно поднялся ветер, взвихрилась пыль. Петрицкий выпрямился, оживился. И тут оператор остановил съёмку. «Кто крикнул „Стоп“?» – пришёл в ярость Петрицкий. «Я», – ответил оператор. «Почему? Как вы посмели? Здесь только я имею права дать такую команду!» – «Но ведь пыль поднялась, это замусорит кадр». – «Что? Здесь только пыль и была хорошей! Вся сцена дрянь, скукотища, а ветер и пыль дали настроение! Как можно не увидеть этого? Как можно не почувствовать?» – «Но ведь плёнка плохая, пыль не получилась бы», – оправдывался оператор. «Всё получилось бы! Вы загубили кадр!» – не унимался Петрицкий. Он был по-настоящему зол…

После «Мосфильма» я работал фотографом в Московском Академическом Хореографическом Училище (МАХУ). Нескольких девушек и парней согласились принять участие в моих фильмах, в их числе был Кирилл Немоляев, вскоре после окончания училища порвавший с балетом и отдавшийся музыке. Мне нравятся люди такого склада. Посвятить себя тому, что нравится, – вот правильный выбор, даже если он сулит трудности и не обещает всемирной славы.

Работая в МАХУ, я предпринял попытку поступить на высшие режиссёрские курсы, в мастерскую Ролана Быкова. Не вдаваясь в подробности, скажу только одно: я сдал все экзамены успешно, мне позвонили из управления кадров «Мосфильма» и поздравили с поступлением. На следующий день я приехал в здание, где размещались высшие курсы, и не увидел себя в списке зачисленных. В секретариате что-то смущённо мямлили. Выйдя на улицу, я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног, жизнь кончилась, отчаянье душило. На «Мосфильме» мне объяснили, что Быков взял кого-то из «своих», что в этой связи был большой скандал, но делать нечего.

С трудом выбравшись из подавленного состояния, я продолжил делать мои «поглазейки».

Ещё через год мои фильмы увидел поэт Леонид Латынин, и они ему очень понравились. К этому времени я чувствовал, что моя нервная система вот-вот выгорит вместе с моей душой. Во время какой-то очередной нашей встречи с Латыниным он позвонил Маргарите Тереховой, которая успела побывать у нас дома, и рассказал о моей тупиковой ситуации. «Послушайте, Андрей, – сказала она, когда Латынин передал мне телефонную трубку, – сейчас во ВГИКе преподаёт Альгис Арлаускас, мы с ним играем в одном спектакле. Я дам вам его телефон и предупрежу, что вы будете звонить. Может, он окажет какое-то содействие».

Я обожал Маргариту Терехову (не как актрису, а как женщину). Она лучилась какой-то особой сексуальностью – игривой, манерной, капризной. Во время первой нашей встречи у неё сильно болела голова, она выпила таблетку и прилегла в моей комнате. В тот день телевидение показывало фильм «Здравствуй, это я», она снималась там совсем юной девушкой. В фильме был эпизод, где она принимала душ. Терехова хотела пересмотреть ту сцену, но после концерта не успевала домой, поэтому мой приятель привёз её к нам. Я записал фильм на видео, и она осталась довольна. Терехова почему-то думала, что те кадры непременно вырезаны, но цензура не тронула их, и мне показалось, что Тереховой понравилось, что вся наша компания увидела её обнажённой. Впрочем, в моём понимании это вовсе не обнажении.

Итак, я дозвонился до Альгиса, и он предложил встретиться. Я показал ему фильм «Большой сон, большая жизнь», и он заинтересовался: «Давайте покажем это Марине Михайловне Бабак. Я у них считаюсь младшим преподавателем, а она и Кочетков – старшие мастера в нашей группе». Вскоре после этого я попал к Бабак, показал ей «Пересилие». Она с воодушевлением заговорила: «Андрей, весной у нас будет дополнительный набор. Вы должны сдать экзамены, и мы возьмём вас сразу на второй курс».

Экзамены прошли как во сне: казалось, что кто-то шутит надо мной, потому что я вообще не прилагал никаких усилий, я просто говорил и писал то, что думаю. Меня зачислили и сразу отправили в Германию на Лейпцигский фестиваль документальных фильмов и на стажировку в бабельсбергскую киношколу… За год учёбы во ВГИКе я посмотрел столько фильмов, сколько не смотрел за все прежние годы жизни. Это оказалось важнее всего. И ещё я научился монтажу (нам досталась лучшая из всех мастеров монтажа – Наташа Тапкова).

Сдав летнюю сессию на «отлично», я вместе со всеми пришёл в сентябре за стипендией, но мне ничего не дали. В бухгалтерии я выяснил, что меня нет в списке. В деканате мне открыли секрет: «У вас хвосты». – «Какие хвосты? Я всё сдал прекрасно». – «У вас долги за первый курс»… Вот так! За первый курс! А я и думать про первый курс не помышлял, меня ведь зачислили сразу на второй, для меня первый курс просто не существовал, его в помине не было на моём горизонте. За весь второй курс мне никто словом не обмолвился, что я обязан сдать предметы за первый курс. Я был отличник и одновременно был злостный должник.

Я бросился выяснять – что, кому, когда сдавать. Но эти хвосты, если уж честно, меня мало интересовали, потому что я приступал к съёмкам фильма «Двери». С запуском фильма возникло много трудностей, и первейшая из них – сценарий. Мне не утверждали его. В моей былой вольной жизни я был сам себе хозяин, а тут, оказывается, сценарий должен был соответствовать определённым параметрам. Так, например, у меня были прописаны сцены с актёрами, а в документальном фильме, как мне объяснили в дирекции, смета не предусматривала актёров. «Это не актёры, а мои друзья», – объяснял я директору. «А вдруг они потом потребуют денег за съёмку?» – возражала она. И всё в таком духе.

Понемногу меня начало мутить от бюрократии. Какие уж тут экзаменационные хвосты за первый курс! До наступления зимней сессии мне успели зачесть некоторые дисциплины, которые я изучал в МГИМО, но кое-что осталось «висеть на мне». Я не успевал делать всё сразу – сдавать экзамены и зачёты по текущим предметам, снимать фильм и учить то, что все постигали на первом курсе. Фильм «Двери» имел успех. На экзамене присутствовал кто-то из Союза кинематографистов и меня попросили поскорее напечатать хорошую копию, чтобы отправить фильм на фестиваль. Но той же весной меня поставили перед фактом: отчислен за неуспеваемость.