Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

Огромная приемная Собчака в Смольном обставлена тяжеловесной дубовой мебелью. На полу персидский ковер, в центре – полированный круглый стол, на окнах шелковые портьеры, вдоль стен – книжные стеллажи. В приемной человек двадцать. Они сидят группами по углам, тихо переговариваясь друг с другом. Если все эти люди ждут Собчака, то мы попадем к нему около полуночи.

– Наталья Петровна, тут соблюдается живая очередь?

– Не беспокойтесь. Раз Анатолий Александрович сказал в шесть, значит в шесть.

На часах – 6.30, 7, 7.30. Борис откинулся в кресле, веки упали, как занавес в театре, – он спит. Мы с Натальей Петровной рассказали друг другу свои биографии. Она тоже юрист, работала в университете вместе с Собчаком.

Наконец около восьми вечера в приемной возникло турбулентное движение, из щелей выглянули и спрятались носы, зашаркали стулья, дубовая дверь отворилась – и в окружении свиты появился мэр. Приветственно кивая и кому-то выборочно подавая руку, Собчак прошествовал через приемную и скрылся в кабинете. Наталья Петровна просочилась через кордон, проскользнула за ним и через секунду, появившись на пороге, поманила нас пальцем.

Я несколько раз в жизни видела живых мэров. Как-то в Бостоне, на официальной встрече, сидела рядом с тогдашним мэром Флинном: усталые глаза, мятый воротничок, сбившийся на сторону галстук. С бывшим мэром Нью-Йорка Эдвардом Кочем даже присутствовала на обеде в честь сбора денег на нужды советского еврейства. Он похож одновременно на чьего-то еврейского дядюшку и на педиатра из моего детства, доктора Берлянда. С Дукакисом, бывшим губернатором штата Массачусетс, чуть было не ставшим президентом Америки в 1988 году, сталкиваюсь регулярно то в рыбной лавке, то в трамвае, то в знаменитом шмоточном магазине «Filene’s Basement». Майкла Дукакиса и его жену Китти русские эмигранты называют «грек из Одессы, еврей из Варшавы…».

Петербургский мэр их всех заткнул за пояс своим экстерьером. Рост, стать, барственная осанка, итальянский костюм.

Он едва заметно косил, и этот легкий физический недостаток придавал его лицу некую загадочность. У меня он вызвал щемящий прилив нежности – точно так же косил мой папа.

Собчак встретил нас с Борисом на пороге кабинета, пожал руки и извинился за опоздание.

– Я вас запланировал на шесть часов, но потом всё резко сдвинулось. Очередной конфликт с нашими придурками депутатами. Они хотят утверждать в должностях всех моих заместителей и руководителей комитетов. И еще желают распоряжаться городским имуществом. А на самом деле депутаты не должны распоряжаться имуществом и никого назначать. Депутатские решения – коллегиальные, и какими ошибочными или преступными они ни были, персональной ответственности за это не несет никто. А особенность исполнительной власти в том, что каждый отвечает персонально за свою сферу деятельности.

Я преподнесла Анатолию Александровичу два подарка: один – «для дела», другой – «для души». Для дела – телефонный аппарат в форме красной дамской лакированной туфли на высоком каблуке (новинка из модного тогда магазина «Sharper Image»), а для души – сборник Иосифа Бродского «Конец прекрасной эпохи».

Собчак полюбовался туфлей-телефоном, потом открыл книгу и прочел автограф.

– Молодец, Иосиф! Вы знаете, я Бродскому и звонил, и писал, чтобы пригласить его в Петербург. Ведь мое поколение помнит этот суд. Все эти люди живы и сегодня – и судья, и присяжные, и свидетели обвинения. Его приезд будет серьезным событием в жизни города. Передайте ему мое настоятельное приглашение. Скажите, что мы очень его ждем и постараемся, чтобы ему было интересно. Ведь я знаю по стихам, как он любит этот город!

Было очевидно, что Собчак и тронут, и польщен. А когда он узнал, что профессор Давидович, у которого он учился в университете, – мой отец, – «Сезам», действительно, открылся, и я получила безлимитный доступ к Собчаку и другим интересующим меня лицам.

Года два спустя стало известно, что Собчак лично законтактировал с Бродским. Он приглашал Иосифа в Питер и обещал окружить его царскими почестями: особняк на Каменном острове, личный кардиолог, встречи и приемы в его честь. Анатолий Александрович любил «блеск, и шум, и говор бала» и хотел сделать приезд нобелевского лауреата светским и культурным событием года.

Однако Бродского совершенно не прельщала перспектива народного ликования по поводу его появления в родном городе. Они с Барышниковым не раз обсуждали возможный свой приезд в Петербург, но только в качестве частных лиц – без официальных встреч, без помпы, без света юпитеров. Одним из вариантов было приплыть на пароходе с туристской группой из Хельсинки. Туристы проводят в городе три дня и ночуют на пароходе. Такой вариант, кажется, даже визы не требует. Иосиф шутил, что для сохранения полного инкогнито он наденет парик, а Миша наклеит усы и бороду… Или наоборот: Иосиф – бороду, а Миша – парик. Впрочем, этот план так и не был осуществлен.

В марте 1995 года Собчак приехал в Нью-Йорк. В программу его визита входила и встреча с Бродским.

Собчак остановился в «Waldorf Astoria» и пригласил Иосифа на завтрак в 9 часов утра. Бродский приехал, но потом сожалел и ворчал, что зря согласился. Не на саму встречу, – Собчак ему понравился. Его гордость была уязвлена тем, что у петербургского мэра все ланчи и обеды были заняты более важными встречами, и для Бродского нашлось только раннее утро. «Не могу понять, – сокрушался позже Иосиф, – чего это я к нему в такую рань потащился…»

На мой вопрос, уговорил ли его Собчак ехать в Питер, он ответил, что еще ничего не решил. Но 6 апреля Иосиф позвонил мне из Саут-Хэдли и спросил, есть ли у меня координаты Собчака.

Приехав через два дня в Бостон, Бродский дал мне письмо Собчаку, разрешил прочесть, сделать себе копию и попросил как можно скорее отправить в Петербург. Вот что он писал:

«…С сожалением ставлю Вас в известность, что мои летние планы сильно переменились и что, судя по всему, навестить родной город мне на этот раз не удастся. Простите за причиненное беспокойство и хлопоты; надеюсь, впрочем, что они незначительны.

Помимо чисто конкретных обстоятельств, мешающих осуществлению поездки в предполагавшееся время, меня от нее удерживает и ряд чисто субъективных соображений. В частности, меня коробит от перспективы оказаться объектом позитивных переживаний в массовом масштабе; подобные вещи тяжелы и в индивидуальном.

Не поймите меня неверно: я чрезвычайно признателен Вам за проявленную инициативу. Признательность эта искренняя и относящаяся лично к Вам; именно она и заставила меня принять Ваше приглашение. Но боюсь, что для осуществления этого предприятия требуются внутренние и чисто физические ресурсы, которыми я в данный момент не располагаю.