Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

Бог даст, я появлюсь в родном городе; видимо, это неизбежно. Думаю, что лучше всего сделать это в частном порядке, не производя слишком большого шума. Можете не сомневаться, что Вы узнаете о случившемся одним из первых: я поставлю Вас в известность, возникнув на Вашем пороге».

Несколько слов о судьбе моей статьи. Вернувшись домой в Бостон в апреле 1992 года, я отключила телефон и, с короткими перерывами на сон и кофе, написала за месяц свое сочинение под названием «I Too Have a Dream» («Я тоже мечтаю»).

– Вы действительно «влезли Собчаку под кожу», – похвалили меня в редакции.

Итак, статья понравилась, журнал «Vanity Fair» ее принял, и мне заплатили гонорар. Однако четыре месяца спустя она все еще не была напечатана. За это время главный редактор Тина Браун покинула «Vanity Fair» и возглавила журнал «The New Yorker», а ее кресло занял Грейдон Картер. «Похоже, что твоя "собчакиада" под угрозой, – сказал приятель, опытный американский журналист. – Новый главный редактор обычно является новой метлой и выметает за порог весь портфель своего предшественника, то есть меняет направление журнала».

Я томилась еще месяц и, наконец, позвонила Грейдону Картеру.

– К статье претензий нет, миссис Штерн, она нам по-прежнему нравится. Проблема в другом. После путча ваш Собчак ничего выдающегося не сделал. Чем Собчак заслужил место на наших страницах? Допускаю, что на российской политической сцене он яркая фигура и российским читателям интересен. А нам? Давайте подождем, пока Собчак станет президентом или совершит нечто из ряда вон выходящее. Ваш материал не устареет.

Я ждала публикации четыре года, но так и не дождалась. И правда, ничего выдающегося Анатолий Александрович Собчак сделать не успел или не сумел. «Нечто из ряда вон выходящее» сделали с ним.

Почти каждый человек обуреваем какой-нибудь страстью. Один любит делать деньги, другой – их тратить. Один – игрок, другой – кулинар. Один – охотник, другой – коллекционер спичечных коробков.

Моя страсть – путешествия, точнее, жажда постоянного перемещения в пространстве. В три года я убегала из дома, в шесть – из интерната, в школьные годы – из пионерского лагеря. Может, и выбор геологической профессии, в конечном счете, был продиктован этой страстью? В Советском Союзе, в экспедициях, я много чего повидала, но за границу меня не выпускали. А в эмиграции «щуку бросили в реку». Моего мужа Витю приглашали преподавать в разные страны и участвовать в неординарных проектах. И я его сопровождала. Прелесть этих поездок заключалась в нетуристическом образе жизни. Мы внедрялись в чужую страну и учились жить по чужим правилам. По натуре я не турист, и меня не вдохновляют двухнедельные поездки с гидами: «Посмотрите направо – отель, посмотрите налево – бордель». Всё это можно увидеть дома, сидя в халате, с чашкой кофе перед телевизором или компьютером. А знакомства с неординарными людьми и «попадания» в неожиданные ситуации – совсем другое дело.

Вот несколько эпизодов и встреч, произошедших со мной в разное время, в родной стране и в эмиграции.

1972 год. Командировка в Тбилиси на научную конференцию. После очередного заседания мы с коллегами отправились в Грузинский национальный музей и даже умудрились попасть в закрытую в тот день коллекцию из Золотого фонда. Там, изображая знатока-искусствоведа, я несла какую-то чушь перед картиной с Георгием Победоносцем. То ли сослепу, то ли со вчерашней пьянки, я объявила, что эта картина отличается от всех известных в мире, потому что на ней Георгий Победоносец изображен протыкающим копьем змея не сидя на коне, а стоя на земле.

– Вы действительно не видите коня? – раздался мужской голос с легким грузинским акцентом. Сзади стоял пожилой человек. Приятное лицо, седая с черными «прожилками» шевелюра, изящно подстриженные усики, мягкая улыбка. И тут в моих глазах щелкнул какой-то выключатель, и на картине передо мной возник мощный круп коня, с высоты которого Георгий Победоносец расправлялся со своей жертвой.

– Вы бы хотели водить у нас экскурсии? – спросил незнакомец. Коллеги хихикали, а я от смущения чувствовала себя проткнутым змеем.

Человек добродушно рассмеялся, протянул руку мне и моим коллегам и назвался. Это был Ладо (Владимир Давидович) Гудиашвили, знаменитый художник, последователь великого Пиросмани.

Мы разговорились, и Ладо пригласил нас, всех пятерых, на ужин. Спасибо непревзойденному грузинскому гостеприимству.

Ладо принимал нас один: мы не видели ни членов семьи, ни прислуги. Возможно, просто в тот вечер никого из домочадцев не было дома. Но ведь кто-то приготовил этот грузинский пир. Нас смущало, что Ладо то и дело вскакивал и обходил стол, доливая всем вино. На наши протесты он махал рукой: «Я люблю гостей».

Мое внимание привлек висящий на стене в столовой карандашный рисунок в раме красного дерева: девушка в широкополой шляпе, с едва склоненной головой. В правом нижнем углу рисунка темнело пятно, будто он был залит кровью. Или вином?

– Узнаете? – спросил Ладо.

– Судя по длинной шее, это мог бы быть Модильяни.

– Молодец, небезнадежна, – засмеялся Ладо и рассказал историю из своей парижской молодости.

Шесть лет, с 1919 по 1925 год, он жил в Париже и познакомился со многими художниками, считавшими Париж мировым центром искусств. Ладо общался с Пикассо,

Ларионовым и Гончаровой, с Морисом Утрилло и многими другими, а с Амедео Модильяни очень подружился. Как-то они с Амедео сидели в их любимом кафе, попивая вино. Вошла девушка, села за столик недалеко от них и заказала аперитив. Модильяни положил на нее глаз. Но как познакомиться? Он достал из портфеля карандаш и блокнот, вырвал из него лист, нарисовал девушку, подписал рисунок и попросил официанта отнести его ей в подарок. Мельком взглянув на рисунок, она сделала брезгливый жест и смахнула рисунок со стола, вместе со стаканом аперитива, который разбился вдребезги. Девушка тотчас расплатилась с официантом, встала из-за стола, перешагнула через валяющийся на полу рисунок и вышла из кафе. Ладо вскочил, подошел к ее столику, поднял рисунок с залитым аперитивом углом и попросил Амедео разрешения взять его себе. С тех пор рисунок Модильяни висит в его тбилисском доме.

…Нам было очень приятно провести вечер с этим талантливым, обаятельным человеком, и попрощались мы около полуночи. На память пришли строки Евтушенко в стихотворении «В церкви Кошуэты»: