Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

И внезапно, как озарение, передо мной возникла стройная картина эпидемии. Из раздавленной канализационной трубы все, мягко выражаясь, нечистоты с дождем и снегом проникали в землю, в водоносный горизонт, уровень которого был в каких-нибудь двух метрах под землей. Оттуда Башня—1963 качала воду для мытья и для питья. Живучий народ. Странно, что еще никто не помер.

Я двинулась обратно в «Алые паруса». Заседание плавно переросло в банкет. Было шумно и дымно, и у меня были шансы проскочить незаметно. На белоснежной скатерти темнели кучки обсосанных костей, тут и там блестели порожние водочные и коньячные бутылки. Музыкальная машина, глотая пятаки, исторгала американские блюзы. Обкомовская шишка, склонившись к рыженькой санитарной врачихе, растолковывала анекдот. Та робела, крутя на вилке соленый огурец. Бойкая дама из буровиков, туго обтянутая в честь торжества золотым парчовым платьем, стучала черенком ножа по столу и хрипло вопрошала: «Какое он воще имеет полное право? Нет, скажите, имеет он воще полное право?..» В конце стола я заметила знакомого инженера и пристроилась рядом. Передо мной тотчас же возник шницель.

– Ну, что постановили? – шепотом спросила я.

– А черт их знает! – отмахнулся он. – Все отвертелись, виноватых нет. Теперь молоко проверять будут – на коров свалить сподручнее.

Обед подходил к концу. Члены комиссии, поднимаясь из-за стола, братски прощались с колхозным председателем.

В гардеробе «Алых парусов» возникла веселая сутолока: члены перепутали свои нерпы и ондатры.

На улицу высыпали разгоряченные и добродушные и, похлопав друг друга по спинам, потянулись было к своим припорошенным снегом щегольским «Волгам», внутри которых, нахлобучив на лбы шапки, дремали шоферы. Вдруг председатель, охваченный внезапным энтузиазмом, нежно обнял обкомовскую шишку.

– Товарищ Парфенов, Федор Васильевич, пройдемте по участку, осмотрите наши достижения.

На лицах комиссии выразилось неудовольствие, но товарищ Парфенов пророкотал:

– Ну что ж, осмотрим, товарищи! Под конец решил подсластить пилюлю, дорогой?

Глубоко засунув руки в карманы, молча проклиная дурака-энтузиаста, комиссия гуськом побрела по шатким мосткам за бодро шагающим председателем. Остановились мы перед стеклянным кубом, напоминающим миниатюрный Дворец Съездов.

– Дом быта, – гордо объявил председатель. – Пустим в эксплуатацию во втором квартале.

Члены комиссии повосхищались размерами стекол, сквозь которые рассматривался десяток итальянских фенов.

– А вы, девушка, из какой организации будете? – вдруг заметил меня товарищ Парфенов.

– Из Ленгипроводхоза, от проектировщиков.

– Ну, а ваше высокое мнение, с чего тут люди болеют? – игриво продолжал он размягченным от колхозной водки голосом.

– Мне лично ясно с чего, – угрюмо ответила я, и моя бестактность привлекла внимание остальных.

– Ну-ка, ну-ка, расскажите, – осклабился Парфенов.

Члены комиссии, как по команде, растянули губы в подобие улыбок, отдавая дань парфеновской демократичности.

– Лучше уж я покажу. – Я двинулась вперед.

– Огонь-девка, – одобрительно заметил Парфенов, и комиссия устремилась за мной.

Через несколько минут все сгрудились вокруг траншеи.

– Правдоподобно, очень правдоподобно, – кивал Парфенов. – А анализ питьевой воды кто-нибудь делал?

Санитарная врачиха начала судорожно рыться в своем бауле.

– Завтра в девять часов утра новые анализы должны быть у меня на столе, – сухо бросил Парфенов. – На сегодня – всё.

Через два дня комиссия докладывала в обкоме партии о причинах эпидемии. За мной прислали «Чайку», и на глазах потрясенных коллег я отчалила в Смольный. Затем мне прибавили тридцать рублей зарплаты и послали на Всесоюзную конференцию строителей. Там, в перерыве между бесконечными, как китайская пытка, докладами, я столкнулась лицом к лицу с товарищем Парфеновым. Окруженный почтительной свитой, он рассматривал макет свиноводческой фермы. Заметив меня, Парфенов улыбнулся и шагнул вперед.

– Как живем, красавица, как можем? – ласково спросил он, протягивая мне руку. Он всенародно угостил меня шоколадом и на следующий день в кулуарах Ленгипроводхоза обсуждалась моя близость к партийным кругам. Меня назначили руководителем группы и повысили оклад еще на двадцать рэ.

«Снимает пенки с говна», – шелестело за моей спиной.

Наступила весна. Солнце весело сверкало в лужах, на меня по-прежнему сыпались почести, «бал удачи» продолжался.

– Мы тут посоветовались с товарищами, – сказал мне однажды директор, – и решили послать вас учиться. Целевиком. Поступайте в очную аспирантуру, защититесь и вернетесь к нам со степенью. Будут и у нас свои ученые.

Все ли знают, что такое «целевик»? Поверьте, это замечательная система выковывания научных кадров. Завод, колхоз или проектная шарага внезапно чувствуют, что им позарез нужен свой кандидат наук. Выбирается молодой кадр и посылается в аспирантуру. Поступает он вне конкурса и три года бьет баклуши за сто рублей в месяц. Кафедра общими силами варганит ему научный труд, после чего он с бубнами и литаврами возвращается к себе и занимает почетный и высокий пост… Так я попала в университет.

Вскоре мой бывший директор уехал оказывать помощь слаборазвитой Сирии, а высокий покровитель, добрый гений товарищ Парфенов, перебрался в ЦК. Обо мне все забыли. Я осталась на кафедре и никогда больше не переступала порога Ленгипроводхоза.

Конечно, ни о какой диссертации не могло быть и речи – кафедра много лет не вела научной работы. Заведующий кафедрой профессор Пучков собирался на пенсию и не обременял себя и аспирантов. В наши редкие свидания мы делились впечатлениями о новинках театрального сезона.

Два из трех волшебных аспирантских лет пролетели, как сон, и Пучков исхлопотал для меня место младшего научного сотрудника все с тем же окладом в сто рублей. Наши отношения с ним были незыблемы и доброжелательны, как дружба Франции и Монако. Я не ждала от него помощи, он не ждал от меня подвоха. Он даже преподнес мне в подарок свой старый учебник с кокетливой дарственной надписью. «Очаровательной Людмиле Яковлевне на добрую память от автора этой скучной книжки. Пучков».

А вскоре случилось нечто непредвиденное. В результате банального кафедрального скандала профессор Пучков скончался от инфаркта. Читать пучковские курсы пригласили профессора Леонова из Витебска; энергичный провинциал, говорящий по-русски оскорбительно для ленинградского уха, неожиданно для двух других кафедральных профессоров был назначен новым заведующим кафедрой. Не иначе – всесильный блат Москвы.

Первые два месяца профессору Леонову было не до науки. Поглощенный покупкой приборов, переукладкой полов и реконструкцией уборной, он носился по факультету, наводя мосты и укрепляя связи. Наконец наши пути пересеклись. Леонов вызвал меня в кабинет, плотно закрыл дверь и деловито спросил: